Слава столетия. (исторические повести)

Ликуйте склепанны народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя…

В конце книги Екатерина нашла надпись: «С дозволения Управы благочиния» — и покачала головой:

— Несомненно, ложь. Печатано без дозволения. Печатал же Новиков свои враки без дозволения. Если бы не знать, что он отстранен от дел, то можно было бы подумать — книжка вышла из его типографии.

Хлопнуло приоткрытое из–за жаркой погоды окно, налетевший легкий ветерок колыхнул занавеси на окнах и задул одну свечу.

В спальне сразу потемнело. Но Екатерина с неистребимой немецкой аккуратностью дочитала строфу:

Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы,
Ты Карла, на суде, казнил… —

и только потом оглянулась.

В черных углах шевелились тени. Где–то за дверьми слышалось потрескивание дерева: рассыхались полы. Но помимо ее рассудка, страх подсказывал другое: кто–то крадется по пустым залам — с ножом, пистолетом, удавкой. Она–то знает, как это делается…

Екатерина замерла, прислушиваясь к ночной тишине. Ухо улавливало великое множество звуков — каких–то шорохов, вздохов, стуков, — непонятных, необъяснимых, нереальных, подобных тем звукам, какие производят в этих русских печах русские домовые, существующие вопреки всякой науке.

Сквозь беспорядочные шорохи пробивались какие–то ритмические, определенные, реальные звуки.

Екатерина напряглась и инстинктивно подняла вверх палец, словно приказывая затихнуть всему остальному шуму.

Шли солдаты. Тяжелый и легкий одновременно шаг. Раз, два; раз, два, три. Встали.

Где–то, у каких–то дверей, встали часовые!

Звякнул металл о металл. Оружие.

«Неужели?»

Екатерина подтянула ноги, села, прижавшись к спинке кровати, и натянула одеяло до подбородка, словно оно могло защитить ее от неизбежного.

Прошло несколько длинных минут. Двери не открывались. Екатерина протянула руку к шнуру сонетки и дернула.

Вошла горничная.

— Перемени свечи, — приказала государыня, и, пока горничная меняла и зажигала новые свечи, императрица как бы между прочим, но напряженным, выдающим волнение голосом, спросила: — Что за шум был давеча?

— Я ничего не слышала, матушка государыня, — ответила горничная. — В ближние комнаты никто не заходил, в сенях караул стоит.

— Почему караул?! Ведь никогда там караула не было!

— Не знаю.

— Позови дежурного офицера.

— Сию минуту.

Екатерина поправила чепец.

Дежурный адъютант Пассек прибежал легкой рысью и встал перед государыней. Екатерина изучающе рассматривала его: не он ли был давеча у клавикордов.

— Кто распорядился поставить караул в сенях? — спросила императрица.

— Я, ваше величество.

— Ведь прежде там не было ставлено?

— Так точно, не было.

— Почему же ты поставил?

— В городе говорят, что какие–то злодеи по французскому наущению хотят совершить покушение на ваше величество. Я приказал усилить охрану.

Императрица натянуто улыбнулась.

— Мне некого бояться! Мои подданные, я знаю, меня любят, и в России не найдется руки, которая поднялась бы на меня. Благодарю за усердие, но караул отменить и впредь прошу не устраивать шума под дверьми моей спальни.

— Слушаюсь.

Екатерина немного успокоилась и вернулась к книге.

Первым делом завтра же разыскать сочинителя и приказать начальнику Тайной экспедиции Степану Иванычу Шешковскому заняться им.

Книгу отобрать и сжечь.

— Впрочем, это дело не по Шешковскому, — тут надо иметь не только крепкий кулак, но и голову поумней, чем у него. Сочинитель–то, по всему видать, умен. Придется составить для Степана Иваныча инструкцию.

Чистая бумага и очиненные перья всегда лежали под рукой.

«Намерение сей книги на каждом листе видно; сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и выискивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства…»

«Сочинитель не сущий христианин… Он себе определил быть начальником, книгою ли или инако исторгнуть скипетр из рук царей, но как сие исполнить един не мог, показывает следы, что несколько сообщников имел.

То надлежит его допросить и сказать ему, чтоб он написал сам, как дело было.

Ежели же не напишет правду, тогда принудить мне сыскать доказательство».

«Степан Иваныч поймет, живым из рук не выпустит», — с удовлетворением думала Екатерина.

Судьба неизвестного сочинителя крамольной книги и его сообщников была решена. Теперь надо было подумать, что государыня завтра скажет об этой книге.

Фраза должна быть достойна того, чтобы войти в историю. Государыня думала, записывала и зачеркивала.

Наконец фраза найдена. Вернее, три фразы. Но Екатерина намеревалась произнести их в три приема, разным людям. А уж потом придворная молва все равно соединит их в одно и перетолкует для всего общества.