Перед ним была картина Страшного Суда – не меньше! Это было Поражение – настоящее, всамделишнее, такое, от которого уже никогда не оправиться…
Среди отступающих масс войск не было видно начищенных сапог. Шагали тысячи ног, завёрнутых в тряпки, двигались тысячи голов, закутанных в шерстяные платки – и головы эти казались нечеловечески огромными. Определить воинские звания этих людей было невозможно – немногочисленные военные в шинелях с меховыми воротниками могли быть офицерами, а могли – фельджандармами, могли – и ловкими интендантами, сумевшими грамотно распорядится брошенными складами.
Порывы ледяного ветра насквозь прошивали тело Яшика, но он не замечал этого, не думал о застывших руках. Он обозревал картину всеобщего разложения с изумлением, потому что никогда не предполагал, что оно может быть столь всеобщим, столь многоликим в своих проявлениях на таком ничтожном пространстве.
Этот хаос распада восхищал его – ибо его самого он не захватывал. Он не пришёл на эту землю, как завоеватель, он никого здесь не хотел покорить – и поэтому чувствовал себя посторонним зрителем Разгрома, окруженным врагами. Его больше не злило, что их батарею отправили в Батайск – теперь он надеялся на то, что всем им выпадет шанс закончить эту войну. Перейти к русским – если будет к тому возможность; или просто бросить позиции и своим ходом добираться до Словакии – как собираются сделать некоторые его товарищи?
Пока неизвестно. Но известно одно – больше ни одного выстрела по русским ни он, ни вся батарея не сделает. Хватит! Русские – славяне, братья, родная кровь; не для того он родился на свет, чтобы нести горе и смерть своим братьям…