Славянское сердце

– Вчера тётке Иржиковой пришло извещение. Её сын, Франек – ты должен помнить его, он с Виктором ходил в один класс – погиб месяц назад под Липтовским Микулашем.… В твоей регулярной армии. Вместе с русскими…. Не помогли ему ни танки ваши, ни пушки…. Оставил мать и отца сиротами…

Так вот оно как…. Франек…. Такой рослый, вихрастый, до войны вместе с отцом возил лес с гор.… Четвертый в их деревне.

– Мама, пойми, не могу я сидеть дома – когда мои товарищи воюют. Я помню сожжённые русские избы, я видел расстрелянных заложников в Доновалах – я должен идти…. Там, во дворе, меня ждут шестеро ребят из воздушно-десантной бригады, что осенью высадилась возле Зволена – я встретил их в январе, ты помнишь. Их осталось шестеро – из тридцати человек их взвода; и у них у всех есть матери и отцы. Но они идут вместе со мной в Чадцу – хотя они сделали куда больше, чем можно требовать от человека. Как я буду смотреть им в глаза?

Мать лишь всхлипнула в ответ.

Вот чёрт, нельзя же уходить, оставляя её в таком состоянии…

– Мама, меня вряд ли пошлют на передовую – с моим-то здоровьем…. Определят в сапёры или в артиллерию – в старой армии я служил в артиллерийском полку. Ты пойми, в такой службе и риска-то никакого почти что нет – пушки ведь стоят далеко от линии фронта, наши канониры, пока мы были в России, за два года живого русского с оружием в руках вообще ни разу не видели…

Мать подняла глаза.

– Но тебе тогда придется таскать снаряды – они ведь тяжелые…

– Ну, это смотря какие пушки…. Да и не все номера расчетов подносят снаряды – есть артиллерийская разведка, наводчики, ездовые…. Мама, все будет хорошо, я уверен!

По лицу матери вновь пробежала тень.

– А младшие? Виктор, Ладислав?

Небрежно махнул рукой.

– Они в учебном полку, пока их натаскают, обучат, обтешут – и война кончится! До середины мая можешь о них не беспокоится – кроме, разве что, по поводу еды – кормёжка там слабая. … Хотя в Ружомберок не наездишься – по военному-то времени!

Мать тяжело вздохнула.

– Что ж, раз ты решил идти на войну – мне тебя не переспорить…. Ты всегда был упрямым. Но только помни – мы будем ждать тебя, поэтому уж постарайся не лезть в самое пекло…. Одевай шерстяные носки, что я тебе связала, не береги их – если надо, я тебе ещё вышлю, шерсти у меня полная кладовка, осенью её некому было сдавать…. Возьми в дорогу сыра, сухарей – ведь вас там не сразу покормят?

– Не сразу. Возьму.

– И сливовицы кувшинчик возьми – тот, что приносил Пастуха, когда ты болел; она тебе тоже не помешает, если спать на земле или если у реки просквозит…. Только перелей её себе во фляжку – ту, что ты в декабре принёс.

– Хорошо, мама, перелью.

– Возьми с собой меховую безрукавку Виктора – она хорошая, почти новая, и тебе впору. Будешь под китель одевать – если будет холодно.

Ага, а заодно и кожушок, и меховую шапку, и стёганые штаны….

– Мама, через неделю апрель кончится, вон, Кисуца как бурлит! Весна – а ты мне меховую безрукавку!

– Это днём тепло, а ночи ещё холодные…. Не спорь со мной, Руди, возьми тёплые вещи, мне будет спокойней…

Минут десять заняли сборы – спокойно и деловито, как будто он снова собирался на учёбу в Зволен, и не было вокруг никакой войны; и только стоящая в углу винтовка, за которой он долгими зимними вечерами ухаживал, как за маленьким ребенком – молча напоминала ему о цели этих сборов…. Ну, кажись, всё. Можно выдвигаться на исходную – десантники во дворе уже, небось, заждались!

– Ну всё, мама, я пойду.

И опять – по лицу слёзы, крупные, как горох. Ну что ты будешь делать!

– Мама, не плачь. Я буду писать, да и сколько тут осталось? К лету мы загоним немцев за Берлин!

Всхлипнула, но, взяв себя в руки – уже без слёз ответила:

– Сынок, мы будем ждать тебя. Возвращайся!

– Я вернусь, мама. Я обязательно вернусь!

– Подожди. Дай перекрещу…

Перекрестила, поцеловала в лоб; ну что ж, теперь уже и в самом деле можно выходить!

Закинул на плечо рюкзак, на второе – винтовку, вышел во двор – и остановился, зажмурившись: солнце на миг ослепило, терпкий запах свежей земли закружил голову, живой дух набухших почек опьянил, как добрый глоток вина…. И до чего ж хороша в этом году весна!

Завтра он снова наденет военную форму. Завтра снова будет война, кровь, раны, гибель товарищей…. Завтра он снова станет солдатом – чтобы эта весна была последней военной весной; ведь что может быть нелепее и глупее весной, чем смерть?

Но война сама не кончится; значит, ему и его товарищам придётся её поторопить; и если кому-то будет суждено заплатить за это своей жизнью – что ж, они эту цену заплатят. Ведь они слишком старые и слишком опытные солдаты, чтобы воспринимать смерть всерьез!