Славянское сердце

⁂

Послезавтра – операция…. Что ж, он готов. Готов ко всему – хотя зачем лукавить перед самим собой, ведь ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, что это – конец…. Но оставим похоронные настроения! Он слишком старый и слишком опытный солдат, чтобы всерьез относится к смерти…

Как ни странно – но он почти не вспоминает войну; а ведь тогда, зимой сорок третьего, казалось, что он будет помнить о ней вечно…. Отступление с Кубани, марш на Батайск, разгром их батареи и бегство на восток – двое суток они прятались в сгоревшем амбаре, дожидаясь русских. Холодно было так, что, казалось, все кишки превратились в сплошной комок льда!

На третий день они вышли из амбара, в надежде найти что-нибудь из еды на брошенном хуторе – и попали прямо в лапы немецких фельджандармов. Это же надо так было обмануться! Им казалось, что, раз канонада смолкла – значит, фронт ушёл на запад; оказалось, что это просто немцам в очередной раз удалось ненадолго остановить русское наступление – или русские, что больше похоже на правду, решили зря не тратить силы и обойти батайский тет-де-пон с севера, со стороны задонских степей. И эта обманчивая тишина вытащила их из развалин – прямо навстречу патрулю фельджандармерии. Немцы выросли, словно из-под земли, они даже слова сказать не успели…

Им с Ярдой тогда ещё здорово повезло – жандармы не расстреляли их, как дезертиров, прямо у амбара, в котором они прятались; впрочем, они, очевидно, были не единственными из задержанных немцами словацких артиллеристов, что рассеялись по манычской степи после того, как их сводную батарею прямо на марше раздавили русские танки – появившиеся в предрассветном сумраке из ниоткуда и исчезнувшие в никуда, оставив на шоссе обломки повозок, мертвых и раненых лошадей и раскатанные, как на блюминге, гаубицы – из которых теперь уже никто и никогда не сделает ни одного выстрела.… Тогда их батарея просто разбежалась – с тем, чтобы потом быть, по большей части, задержанной немецкими патрулями. Вот и им не повезло – так и не дождавшись русских, они вынуждены были, вместе с остальными арестантами, направится в Ростов, где немцы передали их словацкой комендатуре.

Их вывезли из Ростова за сутки до падения города. В тогдашней панике и неразберихе они уже начали было надеяться, что о них забудут – но нет, комендант вспомнил о полутора десятках словацких арестантов и умудрился-таки впихнуть их в последний вагон уходящего на Полтаву поезда. В Полтаве их чуть было не зачислили к румынам – на соседнем пути стоял эшелон с тылами разгромленной под Сталинградом румынской кавалерийской дивизии – а затем хотели отправить вместе со сводным рабочим батальоном под Ахтырку, рыть траншеи. Как же они благодарили Бога и словацкого военного коменданта, напоследок сунувшего в зарешеченное окошко их документы с направлением в словацкий военный трибунал в Житомире!

А ведь не зря Господь хранил его…. И у Терновой, где в первый раз погиб их полк, и тогда, на Маныче, когда из начинающего сереть предрассветного сумрака вдруг появились три десятка рычащих стальных чудовищ, за несколько секунд сравнявших с землей их сводную батарею, и в Житомире, в военном трибунале – где один из судей оказался уроженцем Кисуц и просто по-человечески пожалел его, и в октябрьских боях сорок четвертого, когда половина их отряда осталась лежать в Раецкой долине…. Бог не дал мне погибнуть – ждал, когда я напишу Главную Книгу своей жизни? Я написал её, в будущем году она увидит свет, вместе с «Чёрными и белыми кругами» и «Повестью о белых камнях» – дело сделано? Похоже, что так…. Смерть не страшна – когда знаешь, что успел сделать то, ради чего пришёл на эту землю!

Жаль только, что больше не увидеть ему его Кисуц – родных гор его детства…

Турзовка, Кисуцы, 17 апреля 1945 года

– Мама, прости – но так надо.

– Кому надо? Рудольф, сыночек, ведь ты уже отвоевал своё! Пусть теперь другие повоюют, куда тебе идти, ты посмотри – ведь тебя по-прежнему по утрам рвёт кровью! Ты болен – да и сколько осталось той войны? Останься, я прошу тебя, побудь дома!

В глазах матери – глухое отчаяние и страх; она прижимает к груди платок, рукой удерживая ручку двери – в последней надежде удержать его дома. Она беззвучно плачет, слёзы бегут по её щекам, капают на отвороты старенького кожушка – она не замечает этого. Её сын снова уходит на войну – второй раз испытывать судьбу; но ведь он и в первый-то раз вернулся, едва живой! Она месяц отхаживала его, тяжело больного, метущегося в бреду – а теперь ей снова предстоит долгими ночами терзаться ожиданием, по утрам пряча в глубине души робкую надежду и каждый вечер впадая в бездонное отчаянье?

– Мама, я постараюсь быть осторожным. К тому же это не партизаны, а регулярная армия, наша, словацкая. Русские уже заняли Силезию, Венгрию, теперь мы воюем вместе с ними. У них тысячи танков и пушек! Всё будет хорошо, через месяц война закончится, и я вернусь домой!

Мать без сил опустилась на стоящий у двери услончик. С трудом подняла голову – чтобы сказать: