Читаем Славное море. Первая волна полностью

Учителю не ответили. Но его доклад попал к герман­ским капиталистам. Прочитали они и обрадовались. За­вод построили. Только ореховто у них своих нет. В Рос­сии покупать тоже неудобно — дело рассекретить мож­но. Так они их в Канаде покупать стали. Масло это вво­зили в Россию и втридорога продавали.

Из ореха можно и халву и крупу для детей делать. Вот потому и берегут кедровник.

Сняв свой выгоревший на солнце картуз из зеленого сукна, посмотрел на него в раздумье, надел снова.

— А у меня с кедровниками по-особому жизнь свя­зана, — продолжал он, вздохнув. — Сиротой я рос. Ни отца, ни матери. Жил в людях. Лихо жилось. Работу как со взрослого требовали. Только по праздникам ды­шалось мало-мальски. Уйду, бывало, в кедровники и слушаю, как шумят кедры.

А раз так было. Трое ребят наших богачей забрались в кедровники, наломали еще незрелых шишек.

— Где взяли? — спрашивают у них в деревне. Те молчат. А отец одного и говорит:

— Темка Сазонов, наверно, дал. Его все по кедрам нечистая носит. Губит, байстрюк, шишки раньше вре­мени.

Ну, ребята и рады, конечно.

— Да, — говорят, — это он нам дал. Знали, что за это наказать могут.

Пришел я вечером домой, а меня уже ищут. Всем се­лом по указке богачей выпороть для острастки решили. На улице и скамейка и розги уже приготовлены.

— А вы и дались? — озабоченно спросил Тарас.

— Что ж делать? Обступили кругом, за руки взяли. Взрослые ведь. Да и окаменел я совсем. Чую, за чужие грехи страдаю. «За что? — говорю. — Не трогал я ши­шек!» Никто и слушать не хочет. Только, когда стали на скамейку класть, слышу:

— Не сметь, ироды! Убью, кто тронет! Это подошел зверолов Тихон Самохнн.

Очень бедный, но правильной жизни человек был. Прямой, всем говорил правду. Богачи злобились на не­го, но боялись. Бедные уважали за смелость.

Прижался я к нему, обнял, как отца родного.

— Обрадовались, что сирота, заступиться некому. Не он виноват. Богача Шипицына парни без времени шишковали. Коли у вас сердце мохом поросло, уйду я от вас и Артемку с собой возьму.

Так и вынес меня на руках из круга.

Через неделю мы с ним из деревни сюда, к Байка­лу поближе, перебрались.

Научил он меня любить тайгу. Из-за него и лесни­ком я стал. Охранять богатство народное, сады наши сибирские— главным своим делом почел.

Над горами погасла заря. Затихли вечерние песни птиц. К костру подступила и залегла кругом темная ночь.


ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО

 

Три дня бродили ребята с лесником по тайге, разыс­кивая вредителей. Работа подходила к концу, и лесник, довольный помощью ребят, обещал показать им инте­ресное озеро — единственное место вблизи Байкала, где поселились лебеди, о котором они уже знали из расска­зов бабушки Даримы.

Лесник поднял ребят еще затемно. Когда он привел их к озеру, то над водой стоял густой предрассветный туман.

В трех шагах деревья тонули в сплошной серой мгле. Даже огненно-рыжие усы Артема Сазоновича казались серыми.

— Еще никогда так не бывало, — сокрушенно ска­зал Артем Сазонович. В это время года туман здесь редкий гость.

Лесник остановил ребят у куста жимолости. Ждали долго, тихо переговариваясь.

Где-то близко в тумане раздался громкий крик: «Клу-клу, клек-клу!»

Крик повторился.

Как близко. У самого берега почти, — прошептал Чимит.

— Это по воде так хорошо слышно, — ответил Артем Сазонович.

— Это он нас услышал, сигнал подает, — сказал Бадма.

— Вряд ли. Солнце встречает. Они всегда на восходе поют.

— Как же он видит солнце в таком тумане? — спро­сил Чимит.

— Кто его знает. Может, они по-особому как-то чув­ствуют. А может, глаз у них такой острый.

Лебедю никто не откликнулся, и он замолчал.

Прошло еще несколько минут. Потянул ветерок. Ко­лыхнулся туман на озере. На нем образовалась светлая дорога. Открылась тихая розоватая гладь воды.

Но ветер стих. Туман снова сдвинулся, залил розо­вую дорожку на озере, наплыл на берег и еще плотнее окутал деревья.

Снова дважды прозвучал лебединый крик, но где-то далеко, у того берега.

Серый туман побелел. И когда с берега опять потя­нуло свежим ветром, туман вздрогнул и неторопливо по­плыл в разные стороны, раздвигаясь, как занавес на сцене, открывая большое продолговатое озеро в зеленой раме леса. Недалеко от берега близко сходились друг к другу два узких и длинных островка, поросших травой и кустарником.

В озере синело небо с чуть заметными ленточками пе­ристых облаков.

Ребята сгрудились у самого берега.

— Садись! — внезапно громким шепотом приказал Артем Сазонович.

Из-за острова, красиво изогнув шею, выплыл боль­шой лебедь, осторожно глянул по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, вытянул вверх шею, приподнял грудь, остановился, несколько раз взмахнул крыльями и круто повернулся на одном месте.

Затем лебедь сложил крылья, глубже опустил в во­ду грудь и лениво застыл на месте.

Через несколько минут из-за другого острова выплыл второй лебедь и направился в широкий пролив между островами.

Первый лебедь, увидя другого, повернулся к нему и спокойно выжидал. Тот продолжал плыть, — то ли не видел, то ли не хотел замечать первого.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза