Славный дождливый день

— Ну не умею я, не умею! Говорят вам русским языком: никогда не гадала и не собираюсь! — крикнула Маша.

Она стояла в дверях, держала на отлете надкусанный бутерброд с колбасой, видно, старуха подняла ее из-за стола.

Заметив Иванова, соседка бросила Маше едкий взгляд: ну сейчас он тебе покажет, как не слушаться мужа!

— Милые дамы, о чем спор? — с притворным любопытством воскликнул Иванов.

— Просит ворожить! Я говорю: не умею. Она опять за свое, — пожаловалась Маша. — Видишь, что ты натворил?

— Ты тогда, в деревне, раскладывала карты… Мне показалось: пасьянс, — виновато пояснил Иванов.

— Да что я — феодальная старуха? Графиня? Раскладывать пасьянс? — оскорбилась Маша. — Я и знать-то не знаю, с чем его едят! Я — педагог! Я просто перебирала карты, от мыслей отвлекала себя. Ты!.. Мама! — В глазах ее мелькнуло подозрение. — А может, я, по-твоему, вообще… ведьма? — И легким мимолетным движением взбила прическу, смахнула мизинцем лишнюю помаду под нижней пухлой губой.

— Ты самая прекрасная женщина в мире! — твердо возразил Иванов, перекрывая все лазейки для упреков. А соседке сказал там, оберегая прочность своей маленькой семьи: — Извините, я ошибся! Попросите других. На нас свет клином… Послушайте, а почему бы вам не погадать самой себе? Своя рука — владыка!

— Да ка бы я знала как, — смешалась бабка, будто ее поймали на старании смошенничать.

— Тогда не обессудьте, мы сделали все, что могли. — Иванов взялся за дверную ручку, давая понять: мол, исчерпан разговор…

Старуха одарила его осуждающим взглядом: эх, ты не можешь управиться со своей бабой, — и побрела к себе, бормоча свое: «мне бы хоть как…»

Она исчезла в своей комнате, но после ужина Иванов снова увидел старуху, когда относил на кухню чайник. Соседка сидела на сундуке и кого-то ждала, глядя на входную дверь. Сундук был черен от времени, напоминал занесенный в квартиру еще в эпоху Великого оледенения монолит. Этакий старый добрый остров посреди бурного двадцатого века.

Старуха дрогнула, видно, мысленно устремилась за помощью к нему, Иванову, да, узнав, разочарованно вздохнула.

Иванов с неприязнью подумал о ее сыне. Неужели трудно черкнуть пару строк? Небось этот Василий — типичный искатель личного счастья, лишь бы самому было сладко, а на других плевать с высоких широт!

— Ну довольно сновать по квартире. Мечешься туда-сюда, как наша соседка, — сказала жена. — Давай-ка садись за письменный стол. Иначе этот день будет прожит зря. Тобой, значит, и мной!

Иванов послушно сел за стол, но работа не шла, он отвлекался по каждому случаю, двигал с места на место настольную лампу, менял в авторучке стержни, подолгу смотрел на черное мерцающее окно. А чаще прислушивался к дверям. В коридоре шуршала, что-то бормотала соседка.

— Покажи, что написал, — с любопытством попросила жена.

Она проверяла школьные тетради, пристроившись с ногами на кровати, черкала толстым красным карандашом. Временами Маша поднимала голову, бросала в его сторону бдительный контролирующий взгляд. Потом и вовсе не выдержала, слезла с постели, подошла к столу.

Иванов молча протянул страницу с единственной фразой: «Из открытых окон доносились звуки рояля».

— Очень образно! — похвалила Маша. — Передает настроение. И откуда у тебя берется такое? — Она бережно потрогала его темя. — Только, по-моему, это больше подходит для финала. Представляешь, было какое-то столпотворение, шум, и после затихшей драмы на… Где происходит действие?

— На стройке, — сказал Иванов, подумав.

— …и после затихшей драмы на стройке, ты заканчиваешь так: «А из открытых окон нового дома доносились звуки рояля». Впечатляет?

Иванову было все равно, где встанет строчка, в начало или финал, у него самого она вызывала отвращение, поэтому он не стал спорить.

— Если ты так считаешь.

— Не я так считаю. Ты сам должен это увидеть.

— Я постараюсь, — уныло пообещал Иванов.

— Родненький! — спохватилась Маша. — Это все, что ты сделал за целый вечер? Как сие понимать. Иванов? Дома тебе мешала мама, а что препятствует здесь?

— Никак не соберусь с мыслями. Она шебуршится, вздыхает. Будто за спиной, — пожаловался Иванов.

Маша навострила уши, даже выглянула в коридор.

— Выдумываешь! Она у себя. Тебе лень работать? Так и скажи. И не морочь мне голову.

— Ну и что, что у себя?! Я слышу, как у нее молотит сердце! — в отчаянии закричал Иванов.

— Безобразие, она думает только о себе! Сейчас я с ней поговорю! — пригрозила Маша и решительно направилась к двери.

— А что ты ей скажешь? Не смейте страдать?

Не ведающая сомнений Маша остановилась на половине дороги и с несвойственной ей плаксивой интонацией залопотала:

— А как быть? Надо же ее как-то утихомирить?

— Иначе она тронется умом, — добавил Иванов и поднялся из-за стола. — Где наши карты?

— Ты хочешь?.. Но кроме, как в дурака?.. — Дальше у нее не хватило слов.

— Не боги обжигают горшки. Авось что-нибудь соображу.

— Ты прав! — подхватила Маша, снова становясь собой. — Коль это препятствует работе, значит, это следует устранить. Любой ценой!.. Я пойду с тобой!

— Лучше мне одному, — возразил Иванов. — Я буду стесняться тебя.