Славный дождливый день

— Пожалуй, да, — сказала Маша, подумав. — Управишься сам. И не особенно мудрствуй. Старуха темна, всему поверит!

Соседку он нашел на кухне. Она что-то жарила, но, видать, сегодня у нее все валилось из рук — в квартире пронзительно пахло горелым.

— Так и быть, я погадаю, — сказал Иванов и с треском пролистнул большим пальцем колоду потертых, но еще упругих карт.

Старуха молчала, — не верила своим ушам.

— Ну, ну, красивая, и еще, можно сказать, молодая, приглашайте в гости! Карты — не телевизор. Но я, медиум, пробьюсь сквозь бурный эфир к полярному Певеку и расскажу про вашего сына! Эх, дальняя дорога и казенный дом! Чавелы!

«Сейчас бы для куража граммов сто пятьдесят!» — подумал непьющий Иванов.

— Бриллиантовая! Бесценная! Позолоти ручку, положи получку! — выкрикнул Иванов, накручивая себя безалкогольным способом. — Ну что же вы? Могу и передумать! Я капризный!

— Сейчас, сейчас, — очнувшись, засуетилась соседка, выключила газ и повела Иванова к себе.

Из комнаты Ивановых в приоткрытую дверь выглядывала Маша, она беззвучно что-то произнесла, энергично открывая рот. По движению ее губ Иванов расшифровал вопрос: «ну что?» — и поднял сжатый кулак, мол, жди с победой.

— Вперед, как танк! — шепотом напутствовала жена.

Соседка распахнула дверь, точно ворота, будто Иванов был величиной и правда с танк и мог застрять ненароком, она вошла в комнату и встала на манер привратника, пока Иванов не переехал через порог.

— Простите, ваше имя-отчество? — осведомился Иванов, оглядывая чистенькую аккуратную комнату с мебелью — сверстницей доледникового сундука.

— Анна Семеновна я. Пузакова. А все меня Нюрой зовут, Как молодой в ветбольницу пришла… санитаркой… так и прозвали: Нюра да Нюра. Все.

— Кошки и собаки тоже? — пошутил Иванов, стараясь создать непринужденную рабочую обстановку.

— Они же не говорят? По-нашему? — насторожилась старуха.

«Черт, так можно, провалиться, выйти из доверия, еще не начав», — одернул себя Иванов.

— Я имел в виду специально обученных животных, — солгал он, выкручиваясь. — Ну-с, баб Нюра, где мы займемся нашим делом?

— А стол разве не гож? — забеспокоилась баба Нюра и разгладила на столешнице и без того ровную, без единой морщинки белую скатерть.

— Гож! Гож! — поспешил Иванов исправить оплошность. («Мог бы догадаться сам».) И перешел в атаку:

— А вот это убрать! — Иванов требовательно указал на вазу с аляповатой синтетической розой, украшавшей стол.

Баба Нюра передвинула вазу на край стола. Иванов замахал руками:

— Совсем, совсем! Туда, за… подушку!

— Что так? — удивилась старуха.

— Мертвая природа. Отрицательный экран, — зашаманил Иванов.

— А-а… — уважительно протянула баба Нюра, ничего не поняв, и спрятала вазу за горой подушек.

«Итак, приступим к оккультным наукам!» — скомандовал себе Иванов.

Он сел за стол и потасовал карты, налаживая телепатическую связь между Москвой и Певеком. Соседка уселась напротив, подперла голову ладонью и, впившись глазами в карты, окаменела, ожидая. Только вена пульсировала у нее на виске, — вот и все, что было в ней живого.

— Итак… — повторил Иванов и вдруг остановился, не зная с чего начать.

А казалось, чего проще, — мели, что взбредет на ум, да раскидывай, как попади, карты. Но вот когда настало действие, из головы будто выдуло все до единой идеи, — хоть покати шаром, не мозги — пустые полки.

— Мне необходима информация, — наконец осенило Иванова. — Все о вашем сыне. Год рождения. Кем работает. Характер. Семейное положение.

— Год рождения?.. Ему будет тридцать… Как раз на Покрова… Он припозднился у меня, — пояснила баба Нюра, доверчиво заглядывая в глаза Иванову.

«Не у нас, у меня», — отметил Иванов. Значит, лучше и не заикаться об отце ее сына, история, должно быть, деликатная для женского стыда.

— Тридцать, а все ходит в парнях, словно некуда привесть жену, — продолжала баба Нюра. — Я, говорю, уеду к сестре, в Яхрому, живите, заводите ребят. Вон сколько девок здоровых. А он смеется: какая мне нужна — еще не родилась на свет. — Старуха не выдержала, сама расплылась в улыбке.

— А как он очутился в этом Певеке? Что его заставило уехать?

— А ничего. Непутевый, вот и завербовался. Хочу, говорит, приятного с полезным. И на мир, говорит, поглядеть и зашибить, говорит, монету на «Жигуль». Как он там нынче? Узнать бы, Сон был плохой. — Она провела ладонью по глазам.

— Это мы сейчас и узнаем, — без недавней уверенности пообещал Иванов и слабо воскликнул: — Итак, поехали!

Он выбросил на стол шесть карт, одну за другой, приговаривая:

— Для вас… Для дома… Для сердца… Для семьи… Ээ-э, Э-э… Ме-ме… Ме-ме… А-а, а-а…

Баба Нюра ловила каждое его слово, положив локти на стол, ни дать ни взять маленькая послушная девочка. За партой.

— Так… — произнес Иванов и заблуждал пальцами над картами. — Что было, что будет… О! Чем сердце успокоится! Кажется, так?

— Так, так. Мне бы хоть немного, — встрепенулась старуха.

— Баба Нюра, ш-ш-ш… — предупредил Иванов и выбрал восьмерку червей.