След лисицы на камнях

Согласившись, что сделать все вышеперечисленное необходимо как можно быстрее, Илюшин очень медленно двинулся обратно. Он миновал двенадцатый дом, четырнадцатый, постоял с минуту возле горниста, рассматривая его не по погоде легкий наряд. Со стороны могло показаться, будто Илюшин отдает дань памяти юному пионеру. На самом деле Макар прислушивался, не руководит ли им желание вернуться к Маркеловой.

Нет, не руководило.

Расшвыряв снег носком ботинка, он неторопливо двинулся дальше. Буквально через пару шагов стрелка внутреннего компаса, бешено крутившаяся во все стороны, точно Илюшин попал в зону магнитной аномалии, внезапно успокоилась и твердо показала на почерневший от старости дом Яковлевой.

«Только этого не хватало. Опять ноги мыть и воду пить».

Стрелка дрогнула, но не отклонилась.

Отключать голос рассудка Макар не умел, но с возрастом приобрел и развил до предела способность переводить себя в состояние расфокусированности мысли, схожее с бездумным движением пловца по реке. Буквально одним усилием воли он шагнул с берега в воду и поплыл. Идеи и предметы с этой секунды утратили право вспыхивать в его голове электрическими лампочками; все они существовали на равном отдалении, потеряв всякое значение.

Как всегда, в этом состоянии подняла голову синестезия. Скомканная белизна снега; бледно-розовый шершавый воздух; густая патока теней, прокатившаяся по языку сладким фиолетовым шариком, – все вокруг обрело необычайную яркость, четкость и масштаб. Внешние раздражители формировали импульсы такой силы, что они вытесняли из мозга все, не относящееся к чувственному восприятию мира. Долго находиться в таком состоянии Макар не мог: наступало перенасыщение. Но пока его несло искрящимся течением.

Он постучал в деревянную (сухую, хлебную) дверь и вошел.

Сегодня Яковлева выглядела несравнимо лучше, чем накануне: причесана, одета хоть и в заношенный, но приличный спортивный костюм, да и на ногах тапочки. Она сидела со штопкой в кресле, отодвинув занавеску.

– Здравствуйте, Лариса Сергеевна. Зашел проведать, как ваши дела…

На полуслове Илюшин осекся. Светлые глаза взглянули на него с безбоязненным любопытством.

– Вы за газетами? – спросила Лариса. – Забрали их уже, третьего дня.

И вернулась к своему занятию.

Илюшин не стал уточнять, что это за газеты и кто их унес. С необычайной кротостью, охватывавшей его в присутствии этой старушки, он спросил, можно ли ему все-таки осмотреть полки. Возможно, где-то завалялся экземпляр-другой.

– А тебе зачем? – в Яковлевой внезапно проснулась подозрительность.

– На последней странице письма читателей, – не моргнув глазом, сказал Илюшин. – Сестра моя туда писала, когда развелась с мужем.

Объяснение, лишенное всякой логики, сработало: старушка смягчилась и махнула рукой.

– Там поищи…

Знать бы еще, где это «там» и что искать.

Илюшин постоял, собираясь с мыслями, и вдруг понял с совершенной ясностью, зачем он сюда пришел, словно зазвенел будильник, и оставалось лишь идти на звук. Три шага до стола, выдвинуть средний ящик.

– Лариса Сергеевна, можно взглянуть, что в конверте?

– Смотри, Игорек, смотри. – Яковлева даже не повернула головы. – Только не сори.

– Не буду.

Вот он, конверт: желтый, плотный, увесистый. Не запечатан, хотя Макар не удивился бы, увидев глянцевый сургучный круг. Твердая бумага захрустела под его пальцами, и на пол посыпались черно-белые прямоугольники, целая пачка.

Это были фотографии. Илюшин с трудом удержался от восклицания, увидев, сколько их. Десятки портретов, а еще коровы, гуси, пруды, окна в ажурной резьбе наличников, дворы, липы, очередь в магазин и деревянные подносы с ровными буханками… Это был архив Ильясова.

Макар сел на пол, забыв про грязь. Он забыл вообще обо всем. Пальцы его перебирали документальные свидетельства ушедшей, растворившейся жизни. Люди, люди, люди… На одной из карточек мелькнуло насупленное лицо Нины Ивановны, и он обрадовался, словно встретил друга.

Когда первое изумление прошло, Макар понял, что фотографий не так много, как ему показалось. Не было Капитолины, и старикана с авоськой найти не удалось; впрочем, он мог и не опознать его среди молодых лиц. А вот Лариса Яковлева была. Стояла, неловко улыбающаяся, перед зданием с табличкой «КЛУБ РАБОТАЕТ»: мешковатое платье, белые туфли-лодочки. Макар никогда не узнал бы ее, если бы не обувь: он зацепился за них взглядом и вспомнил ее рассказ. Значит, в самом деле были туфли. Надо же…

Не странно ли, что самая крепкая память о прошлом сохранилась в доме женщины, не способной запомнить, какой сегодня день?

Макар невольно посмотрел на силуэт возле окна. Лариса Сергеевна погрузилась в свое бессмысленное занятие. Кажется, она забыла о его существовании.

Он хотел уйти молча, собрав снимки в конверт, но его охватило что-то вроде стыда – чувство, которое он испытывал так редко, что даже не сразу понял, с чем имеет дело. Старуха, то и дело взывавшая к покойнику, помогла ему больше, чем любой из местных жителей, обладавших ясной головой.

Он не смел забрать то, что ей принадлежало.

– Лариса Сергеевна…

– Аюшки?