Под самим мостом, между бревенчатыми срубами-быками, Волхов замерзал только в самые сильные морозы. А в относительно теплую зиму, как нынешняя, вода между «быками» бурлила, и лед по кромкам полыней был тонким и хрупким. Пожалуй, и без доспеха можно такой лед проломить. Особенно, если упадет человек тяжелый, как боярин.
– Гони домой… – приказал Самоха вознице.
Боярин не знал человека, который так грубо, с откровенной угрозой на него прикрикнул. Сказать честно, даже пригрозил. Может быть, это был словенин, может быть, вагр, хотя большинство вагров говорит с откровенным акцентом, а этот слова произносил достаточно чисто и четко… Это было неважно. Но хорошо, что предупреждение прозвучало. Завтра, отправляясь на вече, Самоха непременно окружит себя охранниками. И пусть проносить с собой оружие не позволяется никому, ни горожанину, ни боярину, ни князю. Но простой нож невозможно заметить, если человека не обыскивать. А когда такое было, чтобы кого-то обыскивали! Да и невозможно это при таком скоплении людей. Кроме того, нож оружием не считается, хотя, в действительности, это тоже сильнейшее оружие. Тем более, в толпе, где могут и ударить незаметно. И охрану следует вооружить ножами. Охрана никого к боярину не подпустит. И не даст никому ножом ударить.
Возок миновал мост, и мимо привратной стражи въехал в ворота. Около стражи боярин снова толкнул ногой возницу:
– Остановись. Остановись, тебе говорят…
Возок замер. Но никто из воев не поспешил к нему. Боярин Самоха внезапно понял, что не имеет среди народа Славена былого авторитета. Видимо, общая беда так на всех подействовала. Но его авторитет не среди горожан живет, уверял себя Самоха. Его авторитет живет в посадском совете и среди бояр-словен. Они-то его поддержат. Ведь не народу же выбирать посадника, а посадскому и боярскому советам. Первый выбирает, второй подтверждает выбор. Но и там, и там у Самохи уже есть договоренность с большинством. А на настроение населения княжества можно и внимания не обращать. Сегодня одно настроение, завтра будет другое. Сейчас эти люди, чьи дома сгорели, просто завидуют ему, его боярскому званию, его богатству. Даже тому, что дом боярина не сгорел, как не сгорел ведь Людин конец. Он сейчас домой вернется, погреет руки о теплую печку, пообедает, и ляжет спать на теплой перине. А второй периной укроется. И проснется только утром, когда все лицо от тепла будет покрыто потом. Вот этому люди и завидуют. И привратная стража тому же завидует.
Боярин сдвинул в сторону ведмежью полость, и высунул голову из возка, поманил пальцем десятника стражи, стоящего отдельно от других воев. Десятник узнал, вероятно, не самого Самоху, а его синяки, про которые уже все в городе знали, и подошел.
– Скажи-ка мне любезный, что там за хамье на мосту работают?
– Какое хамье? – удивился десятник. – Нормальные работные люди, боярин. Наши горожане. Они никому не мешают. Дело знают, и дело делают. Сейчас на мосту редко кто появляется. Мост готовят к завтрашнему вече.
– Там один из них заявил, что меня просили завтра на вече с моста сбросить.
– Не может такого быть. Они все такие вежливые. Вон – Потык, это тот, что скобу забивает, племянник нашего сотника. Никогда никому грубого слова не скажет. Да он по жизни такой… Я от него больше трех слов подряд ни разу не слышал. Даже если спросишь что, больше жестами объясняет. Молча. Слово бережет…
– Нет, не он… – Самоха видел человека, который что-то там в бревно забивает, но искал глазами ответившего ему, однако никак не находил.
– Ануло? – продолжил десятник. – Он самый дальний от нас, крепыш такой, с доской стоит. Это сосед мой до пожара был. Я его еще мальчонкой помню. Очень уважительный человек. Со старшими всегда вежлив и услужлив. Помочь людям рвется.
– Нет. Не тот… Вон тот, длинный, мосластый, что сейчас из-под моста вылез, – увидел, наконец, боярин своего обидчика. Он самый, кажись… Точно – он…
– А… Десятник плотников Зерно… Этот, если сказал, значит, сбросит… – очень убедительно, без всяких сомнений, пообещал десятник стражи. – Бывший уважаемый ушкуйник… Слов на ветер никогда не бросает.
Боярин от возмущения, и от такого неуважительного отношения к себе со стороны еще и десятника стражи, которая, по понятию Самохи, для того в воротах и поставлена, чтобы уважаемых людей охранять и порядок блюсти, чуть не задохнулся. Но слов, чтобы высказать свое возмущение, не нашел. Снова отбросился внутрь возка, и толкнул ногой возницу:
– Домой!
Но в растерянности и расстроенности своей, от желания поторопить, толкнул так сильно, что возница с облучка вперед слетел, и у коня на хвосте повис, уцепившись двумя руками. Ладно еще, конь смирный был, не испугался, и лягаться не начал. Дал возможность вознице вернуться на свое место. Щелкнул в воздухе кнут. Возок резко рванулся вперед, копыта застучали, а полозья заскрипели по бревенчатой мостовой. Так и въехали в Людин конец. Направились сразу к дому.