След торпеды

— Георгий Никитич Холостяков в молодости ходил старпомом на этой лодке. Он рассказывал мне немало интересного о ней. При восстановлении лодки обсуждался вопрос: следует ли изменить ее внешний вид? Рубка-то была повреждена снарядом. Решили оставить ей вместе с прежним названием и «английскую» внешность. «Мы видели особый смысл в том, — подчеркивал адмирал, — что в лодке, принадлежащей Рабоче-Крестьянскому Красному Флоту, будут узнавать ту самую Л-55, которая была потоплена в девятнадцатом году. Пусть все, с кем придется встретиться в море, принимают к сведению, чем кончается для любителей военных авантюр вторжение в советские воды». Кстати, — продолжал капитан 3-го ранга, — небезынтересно знать, что составители английского морского справочника, когда им пришлось отнести Л-55 к флоту СССР, сопроводили эту строку странным примечанием: «По неподтвержденным сведениям, снова потонула». Но лодка не потонула. На Балтике она охраняла те самые воды, куда вторгалась врагом. И еще одна важная деталь. На этой лодке побывали народный комиссар по военным и морским делам Климент Ефремович Ворошилов и легендарный командарм Первой Конной армии Семен Михайлович Буденный, в то время начальник инспекции кавалерии Красной Армии. После осмотра лодки командир спросил наркома, как будет называться лодка после введения ее в строй. «А вам не нравится прежнее английское название?» — в свою очередь спросил нарком. «Нет, почему же. По-моему, оно годится», — ответил командир. «Тогда пускай так и останется — эль-пятьдесят пять». Я смотрел на адмирала и завидовал ему. Быть старпомом такой лодки!

— Когда я услышал доклад акустика Егорова о шумах винтов подводной лодки, — заговорил штурман, — то невольно подумал: вот бы и нам атаковать лодку, заставить ее всплыть, чтобы неповадно было ей впредь нарушать наши территориальные воды.

— Никакой лодки в районе острова не было, — бросил реплику начальник радиотехнической службы. — Просто матрос Егоров напутал. Верно, товарищ командир?

Все, кто обедал в кают-компании, устремили взоры на Маркова. Командир ответил не сразу, словно размышлял, надо ли ему говорить, потом тихо произнес:

— Трудно гадать, тут важно все обдумать, взвесить. Я жалею лишь об одном, что вахту в тот раз нес не мичман Капица. Уж он-то не подвел бы! — Капитан 3-го ранга встал. — Прошу всех офицеров быть в кают-компании в шестнадцать ноль-ноль. Поговорим о дозоре. Вам, лейтенант Руднев, к утру приготовить карты, еще раз выверить курсы корабля.

— Будет начальство? — поинтересовался штурман.

— Таких вопросов прошу не задавать, — оборвал его командир. — Вам дано задание — выполняйте!

В каюте Марков задумался: «Может, побеседовать с акустиком? — И тут же отверг эту мысль: — Нет уж, пусть беседой займется замполит. Это его дело — находить дорожки к сердцу…»

В это время матрос Егоров сидел в кубрике удрученный. Минувший дозор оставил в его душе гнетущее впечатление. И злился он прежде всего на себя, потому что, как выразился командир, «принял моську за слона». Неделю назад, когда корабль вернулся из дозора, Егоров всю ночь нес вахту, страшно устал, хотелось спать. Только уснул, и тут его разбудил мичман Капица.

— Ну, чего? Я свою вахту отстоял, — спросонья огрызнулся матрос.

— Письмо вам из дому, — тихо сказал мичман.

Егоров встал, протер глаза.

— Извините… — Он надорвал конверт, и, по мере того как читал, лицо его мрачнело.

— Что, беда? — насторожился мичман.

— Батя жив-здоров. Мать в больнице лежала. Аппендикс ей удалили.

Матрос вновь стал читать письмо.

«Сынок, родной мой, как у тебя служба, все ли идет так, как полагается? Может, тяжко на морской границе, так на отца не сетуй: сам пожелал быть пограничником. Море — строгий учитель, спрашивает чаще с тех, кто плохо его понимает…»

Егоров отложил письмо в сторону. Вспомнил, как провожали его на военную службу. Мать заплакала. Отец все шептал ей на ухо: «Чего ты, Зина? Не на войну ведь идет. Хорошо ему будет на корабле. На море всегда свежий воздух, питание что надо, да и ребята там дружные».

Мать, утирая глаза, говорила, что служба на море опаснее, чем на войне. На войне открытый враг, а тут враг всячески маскируется, попробуй узнай его. Мать вспоминала рассказ соседки, как один нарушитель пытался пробраться на нашу территорию, но его заметили пограничники. Приказали ему остановиться, а он стал стрелять. Одного нашего парня ранил. «Сама я читала в журнале, — говорила соседка, — так что служба на море самая что ни есть опасная…» Света, с которой он дружил, все улыбалась: «Ты не влюбись на море в русалку. Говорят, на море русалок, как чаек».

И только когда уже прощались, робко поцеловала его в щеку и шепнула на ухо: «Буду ждать. Ты не забывай меня».

Когда Егоров начал службу на корабле, он написал матери. Были в его письме такие строчки: