Следовать новым курсом

Сочельник. Греве в который уже раз удивился, насколько удобно устроена жизнь нижних чинов на коммерческом крейсере. С клиперами не сравнить — просторные кубрики, койки, никаких тебе коечных сеток, после которых пробковый гамак всякий раз пропитан влагой и подсушивать его бесполезно. У каждого свой закуток, рундук, служащий одновременно койкой — гостиница, да и только! Про офицеров и говорить нечего — кают-кампания больше напоминает ресторан на шикарном пассажирском пароходе. Ну, может, «шикарного» — это преувеличение, «Москва» переоборудована из грузо-пассажирской «Тюрингии», но с условиями на борту военного клипера не сравнить. Отдельные каюты даже у мичманов, дуб, бронза, бархат… Как в каюте у Серёжи Казанкова, к которому он как раз направляется.

Судно чувствительно качнуло. Греве едва удержался на ногах, и пришлось самым постыдным образом опираться рукой о переборку. Он воровато оглянулся — не видел ли кто? Впрочем, имелось и оправдание — культя в шейной повязке, из-за которой барон никак не мог привыкнуть сохранять равновесие. Да, искалечен, но ведь ничего, держится, бодр и весел, не то что старый приятель, с самого Нагасаки покидающий каюту лишь по служебной надобности. Капитан-лейтенант Михайлов, добрая душа, видит, что творится с подчинённым, и лечит его на свой манер — нагружает сверх меры работой. Не помогает: Казанков, как всегда, безупречен по службе, но стоит сдать вахту — и он, не говоря ни слова, скрывается в своей каюте.

А ведь сегодня сочельник. Неизвестно, какими правдами и неправдами сумел старший офицер раздобыть в Нагасаки ёлку. Не совсем, правда, настоящую, скорее, диковинную японскую сосну, но зато с сильным запахом смолы и длинными бледно-зелёными иглами. Однако ж и раздобыл, и доставил втайне на борт, и спрятал, завернув в тёмно-коричневую упаковочную бумагу, в ледник… Вчера вечером в кают-компании творилось весёлое священнодействие: японскую красавицу обряжали в бумажные звёзды, гирлянды из разноцветной фольги, японские фонарики, заранее закупленные в Нагасаки. А Серёжка так и не пришёл — сказался нездоровым и на весь вечер заперся в каюте.

Меланхолия, будь она неладна. Чёрная тоска. Когда барон попытался завести разговор о предстоящем праздновании Рождества, Казанков посмурнел, уставился невидящими глазами в переборку и произнёс похоронным голосом: «А знаешь, Гревочка, на прошлое Рождество мы с Ниной в Гельсингфорсе на коньках катались, на катке, что возле „Стрельца“ устроили. Глинтвейн пили, а когда уморились — взяли санки и на Михайловскую, в кофейню. В нашу кофейню…»

Барон, услышав это, скривился. «Наша кофейня» — стало быть, дело совсем худо. Знал, конечно, о беде друга, странным образом совпавшей с общероссийской трагедией. Казалось, стоило ожидать, что военная страда, долгие месяцы в чужих морях, костлявая, что не раз стояла за спиной со своей ржавой литовкой, — все это просто обязано было ослабить боль потери. Так оно, в общем-то, и вышло, но, видимо, что-то надломилось во время стоянки в Нагасаки, будь оно неладно, — и выплеснулось наружу, и придавило душу серой чугунной тоской.

А значит — вся надежда теперь на старого друга.

«Может, рассказать Серёжке о моей вдовушке? Он, помнится, интересовался, подшучивал…

Нет уж! Только не о делах интимных. В другой раз, не сегодня…»

Греве вздохнул и, не стучась, толкнул дверь каюты.

— Леонид Васильевич велел напечь блинов. Конечно, Рождество не Масленица, но отчего бы не порадовать команду? Сметаны в Нагасаки раздобыли, а что икры нет — так её заменили французскими сардинами в прованском масле из пресервов, взятых, как мне сказали, ещё в Гамбурге. Пробовал? Объедение-с!..

Серёжа кивнул. Солидная стопка блинов — тех самых, о которых с таким аппетитом рассказывал барон, — красовалась у него на столике, доставленная по распоряжению барона вестовым. Увы — давно остывшая. Рядом притулилась распечатанная баночка сардин, тоже нетронутая.

«Так, попробуем другой заход…»

— А что говорят про наши дальнейшие планы? Куда идём — в Сан-Франциско?

Серёжа помотал головой.

— Нет, в Портленд, становиться на ремонт. Вас поначалу-то думали оставить в Нагасаки. В Йокогаме зимует клипер «Разбойник», он там находится в распоряжении русского посланника — на нём бы крейсерские по весне и отправились во Владивосток. Но позже, когда пришло известие о перемирии с Англией, решили не ждать, а отправить вас в Россию через Америку.

Греве, как и прочие офицеры «Крейсера», был допущен в кают-компанию. Он с удовольствием участвовал и в застольях, беседах, вместе со всеми наряжал японскую «ёлку», смаковал перспективы праздничного меню — однако на состоявшийся недавно совет приглашён не был. Но, разумеется, знал, что ни в какое Сан-Франциско они не идут — никто не собирался скрывать планы, просто традиция требовала, чтобы на совете присутствовали лишь офицеры «Москвы». И теперь спрашивал, исключительно чтобы отвлечь друга беседой.

— Сначала с нами в Портленд, потом по железной дороге на Восточное побережье, и там пароходом какой-нибудь судоходной компании — в Европу.