Только не стоит тут делать слишком поспешный и крайний вывод, что будто бы фамилию Воланд нельзя никогда применительно к булгаковскому сатане воспринимать как обыкновенное имя. Паспорт и любой документ Воланда нужно рассматривать в романе лишь как необходимость как можно лучше тому слиться с людьми и казаться им человеком. У главного помощника этого персонажа тоже имеется наряду с простым именем обычная фамилия, которая воспринимается читателем исключительно как личное имя: Коровьев для нас Коровьев, а не Фагот, и зовут его не Фагот, а Коровьев, хотя должно быть ровно наоборот. Мы зовем этого беса Коровьевым точно так же, как мы зовем рыжего демона Азазелло, а шута князя тьмы – Бегемотом. И здесь никакой ошибки и заблуждения нет. В 13-й главе есть даже такая строка: «Скажи мне, любезный Фагот, – осведомился Воланд
Таким образом, Воланда, а также его демонов в лице Коровьева, Азазелло и Бегемота следует называть силой, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Именно это имя точнее и лучше других говорит о том,
Можно, например, заметить, что тот видимый вид, который имеет каждый демон «Мастера и Маргариты», является только неким отражением индивидуальности конкретного беса или его характера. Все демоны в романе – Воланд, Коровьев, Азазелло и Бегемот, а также Абадонна – одинаковы, но при этом по-своему индивидуальны. Ко всем к ним даже отношение (не личное, а то самое общее [30]) у человека всегда одинаково, независимо от того, каков сам демон (на это стоит, нет, следует обратить внимание!). Будь Воланд и его присные реальными людьми, они бы имели именно тот самый облик, который они приняли, явившись в Москву: Бегемот был бы толстяком с лицом похожим на кошачью морду, Азазелло – грубым и прямодушным человеком и обворожительным рыжеволосым мужчиной, Коровьев – яркой и откровенной личностью, а Воланд – солидным, умным и обаятельным брюнетом зрелых лет с низким голосом и жуткими глазами. Как можно увидеть, наличие демона Бегемота в романе только подтверждает сказанное. Ведь он представляет собою ходячего на задних лапах, говорящего кота, подобных которому не бывает в природе, а между тем этот образ есть лишь отражение его внутреннего мира, и от кота в нем ничего нет, кроме кошачьего воплощения. Мы, таким образом, к Воланду не можем не относиться так, как мы относимся к его демонам. Он для нас такой же, как и Азазелло, и Коровьев, и Бегемот. Мы относимся к нему по-другому лишь в том смысле, в каком он по своему внутреннему миру отличается от них и по-своему глубоко индивидуален.