Следы на песке

— Молодой человек! Вы, наверное, не знаете, что дети — это больно и дорого. У меня вырастет живот. Грудь станет некрасивой и, наверное, выпадут волосы. И еще. — Она остановилась, тыкая меня пальцем в грудь, словно, произносила одну из надписей на скрижалях, сказала. — У меня наверняка испортятся зубы.

Я закрыл за ней дверь, так и не взяв свой шарф обратно. Я ничего не сказал ей, потому, что ничего не мог сказать ей. Потому, что бессмысленно было, что-то говорить ей. Она убила не только своих детей. Она уничтожила всех, кто был до нее. Она убила всех, кто мог быть после нее. Она нанесла Хартланду смертельную рану. Диана была не нужна. Пали десятки и десятки воинов просто от того что в сердце этой женщины поселился страх. Мелкий, пакостный, совершенно неопределенный страх, оказаться не такой как все. Или не такой как ее окружение или просто страх того, что кто то, может не одобрить принятое ей решение. Страх превратившийся в убеждение, что мир таков каким она его считает. Что он начинается с ее рождения и заканчивается где то там… Где то там… Там где ее грудь вечно высока. Там где ее лицо не пересечет ни одна морщина. Где то там. В блеске и кружевах, которые закончатся очень и очень быстро. И что же останется? Останется серая едва освещенная комната с согбенной старухой в истертом кресле. Собаки и… Да… Боль… Боль и жестокое, вечно жгущее сожаление, о том, что все могло быть совсем иначе.

Ким называл этот страх гонками за миражами. Бесконечной и совершенно бессмысленной погоней за ценностями, которые не являются таковыми. За суррогатами. За тем, что можно принять за действительно дорогое и настоящее. За собаками вместо детей. За красивыми картинками вместо настоящего крепкого здорового тела. За словами вместо поступков. За бесконечными грудами золота, за которое якобы можно было купить настоящую дружбу, любовь, преданность и честь. Кто-то перестает быть телом Хартланда, тем самым заражая его все больше и больше. Отравляя тех, кто еще стоит на посту. Убивая тех, кто еще не рожден.

Я поднялся в полугрезах над Хартландом и увидел эту рану. Она расползалась серой кляксой по его телу, захватывая все большее и большее пространство. Оголяя его до каменных костей. Уничтожая города и дома. Размывая дороги, и разбивая на куски мосты и дамбы. Города, которые построил Мастер, могли умереть от того, что кто-то боится того, что у него испортятся зубы. Бред… Я тряхнул головой, отгоняя дурные мысли. Именно поэтому, я двинулся вдоль ручья крови Великой Хельги, которая рожала Мастера в муках, корчась на куске льда трое суток потому, что потеряла с лишком много крови.

Хельга еще жива. Ей много лет и лицо изрезано морщинами. Волосы выбелены сединой, и глаза видят не так остро как прежде. Она потеряла многих. Но за ней след в след идут уже шестеро. У нее нет ни капли сожаления о прожитой жизни. У нее громадный кот, который ловит крыс и показывает ей кого он поймал для того, чтобы его приласкали. У нее до сих пор прямая спина, горящий взгляд воина и… как бы то ни было, великолепные белые зубы.

Я вспомнил ее совсем молодой. Она была прекрасна, как бывают, прекрасны женщины ее народа. Смоляная кудрявая шапка волос, большие зеленые глаза, сильное, стройное до черноты загорелое тело. Рядом Алексис с великолепной фигурой борца, голубыми глазами, аккуратным вздернутым носом. Они были замечательной парой, и у меня были причины гордиться ими обоими.

Я улыбнулся. Став взрослым, я очень полюбил красивых и умных женщин, похожих на Хельгу. И ни разу об этом не пожалел.

Порыжевший в тенях ручей был едва заметен. Он путался в траве. Тонул в кудрявых наростах мхов. Я терял его и находил снова. Тяжелые следы Великой Войны были уже заметны. Глубокие круглые ямы, заполненные болотной травой, были, когда то воронками от тяжелых авиабомб. То там, то здесь, смятые временем и ржавчиной торчали пустые основы тяжелых смертоносных орудий, противотанковых ежей. Уставшие жить, склонившиеся на бок огромные деревья с вывернутыми взрывами ветвями, все еще хранили в своих телах, рубчатые осколки снарядов. Где то совсем рядом должна была протекать речушка. Совсем узкая, но очень важная. Я с трудом вытаскивал ее название из своей уставшей памяти. Пустолова. Да. Почему то так, хотя в ней всегда было полно огромных, размером с лопату сазанов и карпов. Их ловят на дорожку. Длинную веревочку с грузилом и крючком, которую забрасывают на самую середину реки. Как можно дальше от берега. Туда где вечерами, собирается мошкара, и рыба, выпрыгивая из воды и, оставляя на ней аккуратные круги, быстро и аккуратно ловит их прямо в полете.