Следы помады. Тайная история XX века

Для Мишеля его отец умер, как и его мать. Это был лицемер. До войны он парковал машину подальше от мест собраний Народного фронта, чтобы прийти пешком — «как все остальные рабочие». Следуя линии Коммунистической партии о том, что при вступившем в силу пакте Гитлера — Сталина «национал-социализм это всё ещё социализм», он вскоре вернулся в нацистский Париж. Он женился на своей любовнице, Мишель отказался жить с ними. Подростком он жил со своей незадачливой бабушкой. Иногда его отправляли в Эльзас навещать своего дядю, который преуспел от нацистского завоевания. Почему бы и нет? Немцы устраивали неплохие концерты в парках. Они были вежливы. Жизнь продолжалась.

С самого

С самого начала «Вопреки богохульству» наполняется настоящей злобой: во всём тексте центральной мыслью остаётся «я ненавидел». В книге нет оправданий послевоенного благочестия. «[Он был] слабым человеком, — писал Мур об отце, — который не мог понять нужды в героических поступках или воли к власти… [он] отказывался признать, что фашизм стал расплатой за демократию, за ложь таких демократов, как он». Пассионария, сталинистка, могла бы согласиться — но для отца Мишеля, для которого убеждения были настолько же сентиментальностью, насколько и удобством, Пассионария была невиновна. Для Мура, вспоминавшего после событий в Нотр-Даме, или для подростка Мишеля, заглядывающего в забвение, невиновен не был никто. Когда Мишель со своей бабушкой отчаянно пытались пробраться на поезд из Парижа, когда они проталкивались в толпе, мальчик видел тех же людей, которых видел с отцом на собраниях Народного фронта, и его тошнило.

Я думаю, что воспоминание о тех объятых ужасом мужчинах и женщинах, толпившихся вокруг Лионского вокзала 11 июня 1940 года, о той толпе без души, без мужества, без надежды, потому что у неё не было предводителя, навсегда охранит меня от веры в прекрасные мифы демократии. Тогда в моё детское сердце снизошло некое откровение, и я осознал всю необходимость порядка, все преимущества власти. Бог, которого по наущению моего отца я должен был бы почитать, вымаливал железнодорожный билет! Народ, обожествлённый народ, умирал от ужаса, потому что у него не было лидера, и проклинал свободу, которая привела его к катастрофе⁷.

Такая риторика могла быть уместна после Мая 1958-го, когда де Голль взял власть в свои руки после хаоса Четвёртой Республики. В 1950-м это была непристойность.

Оскорбляемый

Оскорбляемый в школе за свои обноски и битый за унаследованный антиклерикализм, Мишель давал сдачи. Пока же ему некуда было идти — так что в начале 1944 года он оказался захвачен молодёжной коллаборационистской средой. Фашизм был благородным, захватывающим делом; Мур писал: «разыгрывалось удивительное приключение». Удивительное приключение состояло в основном в спасении жертв налётов Союзников на окраины Парижа, но лидеры группы Мишеля носили симпатичную униформу и имели настоящие револьверы. Впоследствии он заявлял, что с таким же успехом мог присоединиться к Сопротивлению. Но здесь было безопаснее.

Освобождение в августе 1944-го показалось Мишелю шуткой. Изменилось всё и не изменилось ничего. Одно проявление трусости сменило другое. Отправленный в тюрьму за коллаборационизм, Мишель посетил свою первую мессу: всё лучше, чем скука в камере. Он услышал зов, который остался ему непонятен, он был поглощён туманным ощущением возможности. Освободившись, в 1945 году он попадал под арест ещё дважды, наконец обвинения были сняты. «Что я предал? — говорил Мур. — Мою страну? Я не мог её предать. Я никогда не был её частью».

Исключённый

Исключённый из школы за свои предполагаемые преступления, 16-летний Мишель нашёл работу государственного служащего. Рабочий день длился 8 часов, занятий было на час работы, остальное время он просиживал брюки и читал газеты. В Лионе как раз судили Шарля Морраса за измену родине.

Моррас организовал “Action Française” после событий дела Дрейфуса. В 1894 году французский офицер Альфред Дрейфус, еврей, был осуждён за государственную измену и отправлен на Чёртов остров; частично благодаря полемической статье «Я обвиняю» Эмиля Золя, свидетельства, на которых основывались обвинения, признали фальшивкой, и в 1906 году Дрейфус был реабилитирован. Разногласия раскололи Францию надвое. Они разоблачили французский антисемитизм и должностную коррупцию, многие отказывали иерархической власти в легитимности. Скандал разделил французское общество, поместив тысячи интеллектуалов не на сторону государства, а на сторону ценностей, свободных от любого наследия национализма; это положило начало сюрреалистскому бунту. Для Морраса вся эта ситуация означала одну вещь: французская культура была декадентской, слабой, несостоятельной. И такое заключение он сделал не потому, что Дрейфус оказался изгнан из французского общества, а потому, что тот вернулся в общество с почестями: с орденом Почётного легиона жид-предатель расхаживал по улицам как честный человек. Франции больше не существовало, Моррасу предстояло её возродить.