Следы помады. Тайная история XX века

Такого человека искал Дебор, но Трокки по-настоящему так и не вернулся. «Книга Каина» прославила его в богемных кругах Британии, и в 1962 году в Лондоне он начал «Проект Сигма», попытку объединить любого рода диссидентскую и экспериментальную культурные тенденции в интернациональный корпус «космонавтов внутреннего космоса». Дебор опубликовал манифест «Сигмы» в № 8 “Internationale situationniste” за январь 1963 года, однако после этого следовала двусмысленная пометка о том, что Трокки следует своему “technique du coup du monde”, своему «невидимому мятежу в умах миллионов» уже не в «качестве члена СИ» — Дебор воспринял сотрудничество Трокки с людьми вроде оккультиста Колина Уилсона и поэта-битника Аллена Гинзберга, которых он давно игнорировал как «кретинов-мистиков», в качестве resignation absent la lettre[143]. Трокки воспринял колебания Дебора как исключение, и ему так и не удалось прийти в себя после этого.

«Ги полагал, что мир обрушится сам по себе, и мы вступим во владение им, — говорил Трокки в 1983 году. — Я хотел этого: вступить во владение миром. Но ты не можешь управлять миром, изгоняя из него людей! Ги даже не назвал по имени тех, с кем я дружил: Тимоти Лири, Ронни Лэйнга. Я помню его последнее письмо: “Твоё имя оскорбляет честных людей”. Он был как Ленин; абсолютист, беспрестанно исключавший людей, пока не остался один. Исключения были тотальны. Это означало остракизм, люди отсекались. В перспективе могло дойти и до стрельбы — случилось бы и такое, если бы Ги “захватил власть”. А я не мог бы никого застрелить».

«Это не было вопросом лояльности», — сказал Трокки; он развёл руками: «Я был лоялен Ги. Я любил его». Вдруг Трокки отворачивается от меня и кричит в сторону: «Ги, Ги, ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? Я говорю сейчас с тобой, даже если ты никогда мне не ответишь!»

Мы находились в пятиэтажном здании без лифта в старой части Кенсингтона. У Трокки были планы на сценарии, фильмы, воспоминания, он зарабатывал на жизнь, распродавая редкие третьесортные книжонки в маленьком киоске на Портобелло роуд. Его квартира была замусорена шприцами и сломанными ампулами. Стены были завешаны диаграммами города Констана, одного из ситуационистов-основателей: «В Новом Вавилоне человек был освобождён от своего бремени и самостоятельно строил свою жизнь». Я переписал эту фразу к себе в блокнот: это, подумалось мне, случилось там, где завершился проект преобразования мира.

Даже в это мгновение ирония не смогла проникнуть глубоко, вероятно, из-за того, что Трокки уже сошёл с орбиты великого проекта. Он снова рассказывал о его усечённом варианте, где желание вступить во владение миром означало прежде всего желание быть в мире, желание, основанное на уверенности, что в мире невозможно по-настоящему находиться, пока отчуждение каждого от всех остальных не будет преодолено, пока не будет изгнана нужда, пока мир не изменится. Трокки снова говорил о dérive — пока это длилось, рассказывал он, ты пребывал в мире, как если бы изменял его, и куда бы ты ни взглянул, везде тебе виделись указатели утопии. «Все трудности дрейфа — это трудности свободы, — писал Дебор в 1956 году в “Теории дрейфа”. — Всё указывает на то, что будущее лишь ускорит необратимые изменения в образе жизни и в декорациях современного общества. Когда-нибудь города будут строиться для дрейфа. Некоторые из уже существующих зон вполне пригодны для этого после сравнительно небольшой переделки. Как и некоторые из уже живущих людей»⁴⁷. Пусть даже его использовали, именно это Трокки помнил с наибольшей теплотой, так что рассказывал об опьянении, о том, как загоняли забвение в чёрную дыру, о выходе из ситуации, о Северо-Западном проходе. «У Ги была потрясающая особенность», — сказал Трокки. Он чуть улыбался, поток его бурных эмоций предыдущего получаса несколько смутил нас обоих, но сейчас он был счастлив. «Расстояния не играли для него никакой роли. Гуляя по Лондону днём ли, ночью ли, он приводил меня в какое-нибудь место, и это место начинало оживать. Какая-нибудь старая, забытая часть Лондона. И он погружался в прошлое ради рассказа, ради фрагмента истории, словно он здесь родился. Он цитировал Маркса, «Остров сокровищ» или де Квинси — вы знаете де Квинси?»