Следы помады. Тайная история XX века

“Potlatch” по-прежнему наполнен звуком, пусть и таким, что нельзя просить сделать громче, — особым образом он уже громкий. Частицами новостей из ежедневных газет, вклинивающихся в ультиматумы и предупреждения, превращающихся в пароли, образующих тайный язык, выдающий себя за публичную речь, громкость звука исходит из его ауры самопроизвольного порождения. Кажется, что голос раздаётся из ниоткуда, и никакие перечисления предтеч и духов, даже присутствующих на странице, не могут в достаточной степени снизить яркость этого ощущения. Старые новости остаются свежими, потому что мир оказался таким, словно ничего из этого никогда не произошло; голос несёт в себе сотрясение от сдвига, достаточно сильное, чтобы превратить этот сдвиг в ценность.

Формального сдвига в “Potlatch” нет. Своими кричащими соприкосновениями и цветными надпечатками букв друг на друга, взрывающими несвязные сочинения, напечатанные вверх ногами, журналы берлинских дадаистов представляли собой бумажное кабаре. Здесь же нет. Это всего лишь страницы с аккуратно напечатанными словами, складывающимися в грамматически правильные выражения, выстраивающиеся в стройные абзацы, следующие друг за другом на листах бумаги стандартного формата. Сдвиг незаметен, уничтожающий время голос раздаётся с шаблонного листа бумаги: голос, чьё содержание настолько несоразмерно своей подаче, что то или другое кажется шуткой. По сравнению с “Potlatch” типографски отпечатанные, иллюстрированные выпуски “Internationale lettriste” являются официальной культурой; по сравнению с ними “Potlatch” выглядит возвращением к тайным бюллетеням сотен отрядов французского Сопротивления во время Оккупации. «В мире, где книги давно утратили всякое подобие книг, — писал в то время знакомый ситуационистам Адорно, — настоящая книга больше не может оставаться прежней. Если изобретение печатного станка ознаменовало собой буржуазную эпоху, значит близится время, когда его сменит ротатор»⁵³.

Ги-Эрнест Дебор, «Обнажённый город», май 1957

ЛИ выпускал “Potlatch” с 22 июня 1954 по 22 мая 1957 года; последний 29-й выпуск от 5 ноября 1957-го содержал подзаголовок “Bulletin déformation de l’internationale situationniste”, и ЛИ проглатывал свою историю. «Напомним, что ваши приятные воспоминания не представляют интереса, — написано в заметке «“Potlatch” — инструкция по применению», опубликованной во втором выпуске от 29 июня 1954 года. — Речь идёт о реальных силах. Несколько сотен человек по воле случая определяют мышление эпохи. Они находятся в нашем распоряжении, независимо от того, знают они об этом или нет. Рассылая “Potlatch” людям, разбросанным по всему земному шару, мы оставляем за собой возможность прекратить распространение, когда и где мы сочтём нужным»⁵⁴. Работая в газете или на госслужбе, ты мог обнаружить “Potlatch” у себя на столе, или, возможно, ты мог найти его у себя в почтовом ящике. («Вы выбирали адресатов по телефонной книге?», — спросил я Вольмана. «Не преувеличивайте — ответил он. — У нас не было телефонной книги. У нас и телефона-то не было».) Ты мог найти его оставленным на улице, брошенным, и шансов в лучшем случае было поровну, чтобы эти счастливчики могли прочитать: «У вас всё-таки есть шанс быть одним из них».

Как скажет Дебор, “Potlatch” являлся даром, подношением «непродаваемых товаров», — «желаний и нерешённых проблем; и вовлечение в них других людей составляло ответный дар»⁵⁵. Это была попытка начать разговор — такой разговор, в котором каждый захочет принять участие и который может завершиться только открытием нового языка, нового предмета беседы, то есть новой идеи социальной жизни. «“Potlatch” является наиболее ангажированным изданием в мире» — так начинается первый номер; буквы немного расплывчаты, чернила в печатной машинке очевидно чуть засохли. «Мы заняты осознанным и коллективным формированием новой цивилизации»⁵⁶.

ЛИ играл с ещё одной метафорой. Этнографический словарь определяет «потлач» как «потреблять», но контекст, вызываемый в памяти словом, относился не к коммерческому потреблению, а к «потреблению огнём»: это означало дар, который должен быть возвращён до тех пор, когда уже нечего будет дарить. Это слово из чинукского языка, распространённое среди квакиютлей Британской Колумбии и тлинкитов Аляски, американских племён, впервые изученных антропологами в конце XIX века.

Как выяснили антропологи, у этих племён был странный обычай: один вождь при встрече с другим преподносил дары.

Траектория движения студента в 16-м округе Парижа в течение года, опубл, в “Internationale situationniste”, № 1, 1 июня 1958