Слепая бабочка

– Ещё на груди шрам, длинный, как ты сказал. На руках от кандалов метки каторжные. А ещё хромает он. Сильно хромает.

– Ну и на что тебе такой нужен?

– А это не твоё дело. Посмотришь?

– Ладно, – милостиво согласился Малёк, – как какого хромого и корноухого увижу, сразу тебе скажу. А что мне за это будет?

– По ушам, – пообещала Арлетта.

– Я посмотрю, – сказал Лапоть, – за просто так, мне не жалко.

Искать всякие там таинственные стены и писать на них Эжен не собирался. Он же не то что Лапоть, не какой-нибудь дурак безграмотный. Даже в Академии учился.

Как давно это было… Он тогда думал, что живёт трудно. Сбежать хотел. Ну вот, считай, сбежал. И жизнь теперь страсть какая лёгкая. Не-ет, писать всё-таки придётся. Так больше нельзя. Конечно, Лель поживее стал, от людей уже не шарахается, особенно когда Эжен или Арлетта рядом. Чернышу намедни сдачи дал, показал язык и обозвал оглоедом. Глядишь, и в мире выживать научится. Если только раньше не помрёт. Принц бледнел, худел и начал подозрительно покашливать. Арлетта всё чаще жаловалась на спину, всё чаще во время танца её улыбка казалась приклеенной. И тоже исхудала. Сильно. Похоже, из своей доли мелких подкармливает. А эти не замечают даже. Лопают, аж за ушами трещит. Эжен-то вот терпит. Хотя есть хочется так, что впору идти с Лаптем на торг, тырить с лотков по мелочи. Он пока держался, ибо честь рода Град следовало беречь несмотря ни на что. Но долго так продолжаться не могло. Надо что-то делать.

Младший представитель гордого рода Град со вздохом выполз из-под одеяла, с тёплого местечка, согревать которое помогали с одной стороны Фиделио, с другой – Лель. Старая кухаркина кровать легко вмещала пятерых. Даже Чернышу нашлось место под боком у Арлетты. Малёк и Лапоть, оставшиеся ночевать, сопели у тлеющего очага. В оконце заглядывала морозная луна. Эжен осторожно вздул масляную лампу, нашёл среди рисунков Леля лист почище, выбрал самую тонкую кисточку, придвинул к себе баночку с чёрной краской и принялся вырисовывать буквы.

Через полчаса получилось следующее:

Глубокоуважаемый господин городской старшина, чувствую себя обязанным довести до вашего сведения, что, вопреки слухам, его высочество наследный принц Алелий Августус фюр Лехтенберг Остравский пребывает в полном здравии и находится в Доме с Голубями, что на Цыплячьей улице. Прошу принять меры для возвращения наследника престола в столицу.

С совершеннейшим почтением, Эжен Град, единственный сын полковника Амедея Града.

Эжен подышал на застывшие пальцы, переставил лампу, полюбовался на своё творение в целом. Хорошо. Буквы ровные, и почерк красивый, уверенный. Вот только… В голове что-то мельтешило, как всегда, когда он пытался играть с цифрами. Логическая задача начала решаться, потрескивая и пощёлкивая, а когда решилась… Ох, верно сказала Арлетта, поганые какие-то ответы у этих задач получаются.

Он оторвал чистую половину от весьма похожего портрета Арлетты в окружении языков пламени, поправил светец и начал писать снова.

Глубокоуважаемый господин городской старшина, чувствую себя обязанным довести до вашего сведения, что, вопреки слухам, его высочество наследный принц Алелий Августус фюр Лехтенберг Остравский пребывает в полном здравии. О его местонахождении готов сообщить лично королевскому кавалеру по особым поручениям господину Карлусу фюр Лехтенберг или… – эх, была не была… – господину Ивару, королевскому травнику. Буду ждать на ступенях городского собора ежедень в три часа пополудни.

С совершеннейшим почтением, анонимный доброжелатель.

Вот, так-то лучше. И с собором он хорошо придумал. На торгу, что рядом с соборной площадью, они с Арлеттой работают часто. Пробежать мимо, не снимая маски, да поглядеть, кто там среди нищей братии на ступеньках толчётся, дело нетрудное.

Первый листок Эжен сжёг так, что и пепла не осталось, а второй свернул покрасивее, написал сверху крупными буквами слово «донос» и, дождавшись, чтоб на Ратушной площади сделалось людно и суетно, бросил в лакированный ящик с золотыми государственными вензелями. Может, вынут. Может, всё-таки прочтут. Он слыхал, что доносы читают куда охотнее, чем просьбы.