Слепая бабочка

– В Норы нельзя, дознаются и сдадут, особенно если за это денег пообещают, – со знанием дела разъяснил Малёк.

«Да, – глядя в темноту, укрывавшую город, – подумал Эжен, – эти денег не жалеют, все Норы купить могут, а значит, никому веры нет. Тот же Малёк продаст, если правду узнает. Но он её не знает, а Арлетту на самом деле не ищут. О том, что Арлетта была с ними, знает только кавалер. Но кавалер, похоже, на их стороне. Ещё Арлетту видел соглядатай в Больших Костоломах, но того вроде убили. Будем надеться, что убили».

Эжен так задумался, что прослушал, как Малёк излагает свою придумку.

– Годится, – сказала слепая плясунья.

Годится так годится. Эжен ей верил и переспрашивать не стал. Нечего его высочеству в Норах делать. Там эти, черви, ползают, крысы по ночам пляшут или люди – грибы вроде Коряги заводятся.

Собрались при одной тусклой свечке. Быстро увязали в узлы котелок с кастрюлькой, ложки, тюфяки и одеяла. Арлетта проследила, чтоб забрали всякую мелочь, чтоб и следа не осталось. Золу в очаге залили и разметали, будто его сто лет не топили. Сначала хотели спалить рисунки Леля, но Арлетта пожалела и велела собрать всё до листика и снести на чердак, запихнуть куда-нибудь поглубже. Мало ли чья детская мазня в семейном доме на чердаке валяется. Вышли в сырую темноту, чёрный ход снаружи заложили доской, и Малёк задами и переулками повёл их куда-то вверх, явно на Гору с её садами, парками и богатыми особняками. Очень скоро они оказались в настоящем лесу с густыми кустами, пятнами снега под вековыми деревьями и совсем не городской тишиной. Фиделио прыгал и рвался, мечтая побегать, но Арлетта крепко держала его за ошейник.

– Здесь, – заявил Малёк, – ого, оказывается, тут замо́к. Но это ерунда, это мы щас…

Замо́к сдался быстро, и вольная сырая темнота сменилась темнотой сырой и затхлой.

– Это дворец Ставров, – зашептал Малёк, – с войны пустой стоит.

– Ну да, – протянул Эжен, – Ставров-то всех поубивали.

– На кой нам дворец? – пробурчала Арлетта, которая после тяжкого рабочего дня очень хотела спать.

– Да не, – растолковал Малёк, – дворец там, в саду. Там жить нельзя. У него уж и крыши нет. А это сторожка привратная. Наши её не любят, потому что от всего далеко и стражи на Горе много бродит. Тут печурка есть и кровати настоящие, от прежних хозяев остались. Только днём не топите, а то дым увидят. И ночью без света придётся.

– Потому что увидят свет, – закончила Арлетта. – Всё, спать давайте. В кучу собьёмся – не замёрзнем.

– А что мне за это будет? – с надеждой спросил Малёк.

– Почёт и уважение, – вздохнула Арлетта, – пирог с потрошками тебе куплю.

– Бессердечная. Чрез твою жестокость должен я жизнь свою порешить. Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.

– Хм. Сам придумал или научил кто?

– Муська портовая из книги прочла. Говорит, все бабы такое любят.

– Я не баба, я шпильман.

– Так чего тебе надо-то?

– Того у тебя нет.

– Ну и ладно. Я вот за Мышильдой ухаживать буду. Она красивая.

Мышильда испугано зашуршала, норовя скрыться куда-то во тьму. Мальку с дамами отчаянно не везло.

Глава 12

Так началась жизнь на Горе. Кровать тут оказалась всего одна. Весьма узкая, ибо привратнику полагается спать вполглаза. Тюфяки разложили вокруг печки с большой плитой, которая быстро наливалась жаром. Арлетта целый день привыкала, ощупывала всё чуть ли не ползком. Стола в круглом помещении не имелось, но Эжен устроил под одним из четырёх каким-то чудом уцелевших окон Леля с его красками. В город он больше не ходил. Прогуливался с принцем в запущенном парке Ставров, ждал весну и кораблей с юга. Мышильда хозяйничала. Арлетта работала с Фиделио и Чернышом. Говорила с ним только по-иберийски, чтоб, если кто захочет её узнать, прикинуться приезжей с дальнего юга. Долгий пост и не думал кончаться, поэтому приходилось работать в порту, в «Галере» или ещё более скверном «Гнезде». У Фиделио, несмотря на постоянный доступ к трактирным объедкам, сильно испортился характер. Зато иные обитатели Нор, желавшие пообщаться с иберийской скоморохой приватным образом, теперь точно знали, что собачка больно кусается и на пустое гавканье не разменивается, хватает прямо за горло. Другим что-то объяснил проявивший немыслимое благородство Аспид. Может, совесть его замучила, дошли слухи, что Арлетта ослепла из-за него. Но это дело тёмное. Есть ли совесть у таких, как Аспид, нет ли её, никому не известно.

По вечерам по-прежнему приходили Малёк и Лапоть. Садились у печки, смотрели, как мелькает в щели над чугунной дверцей рыжий огонь, грели застывшие руки, рассказывали новости.