Слепой. Тропою белого дьявола

Через полчаса, когда они с Аскеровым, стоя плечом к плечу, на пробу палили по пустому каменистому склону из только что приобретенных автоматов, Глеб снова попытался представить, чем занимался бы сейчас в Москве. Над его головой в полнеба полыхал закат, в столице почти наверняка затянутый насморочными осенними тучами, легкие вдыхали чистый, как родниковая вода, горный воздух без малейшей примеси выхлопных газов, а вокруг на многие километры лежала горная страна, законы которой были проще, понятнее, а сплошь и рядом куда справедливее тех, по которым жили обитатели больших городов. Сиверов тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и одиночным выстрелом от бедра раздробил небольшой камень, пытаясь попасть в который Аскеров извел уже полтора магазина.

Глава 12

Приятели стояли на невысоком обрывчике речного берега. Река в этом месте делала излучину; если посмотреть направо, можно было увидеть обычный, спокойный речной пейзаж с отмелями, плесами, белым песком и зарослями ивняка, серебристые листья которого уже побурели и почти совсем опали. Слева был мост, на котором трудилась ремонтная бригада. Под мостом тоже шипел газ, цвели голубые цветы ацетиленовых горелок, летели искры, лязгал металл, ревели движки. Там заканчивали разбирать завал, в самой гуще которого, под водой, на днях обнаружили разбитый вдребезги, искореженный вагон, битком набитый человеческими трупами. Мишкин брат, Николай, сказал, что это похоже на банку со шпротами, угодившую под колесо самосвала, – дескать, не сразу разберешь, где там, в этом вагоне, железо и дерево, а где мясо и кости. Маманя обругала Кольку иродом и заявила, что люди – не шпроты какие-нибудь и что говорить о них надобно с уважением. Но бывший десантник быстро маманю срезал, сказав, что большинство людей куда хуже килек, из которых шпроты делают. Тем более что там, в вагоне, и не люди вовсе, а нелегалы из Афганистана и Пакистана – душманы, короче говоря, которых наши в свое время в Афгане не додавили.

В этом споре рыжий Мишка Ежов был целиком и полностью на стороне брата и немедленно пристал к нему с расспросами: как он выглядел, этот душман, которого Николай видел в реке? Но братан, родная кровь, сильно его разочаровал: вместо того, чтобы рассказать про обглоданного рыбой душмана, взял да и заговорил про участкового Ковалева – про то, как он встретил его, Николая, по дороге на рыбалку и битый час донимал странными вопросами про диверсионную подготовку и про железнодорожные костыли – дескать, может такая штука поезд под откос пустить или нет?

Мишка, не будь дурак, сразу смекнул, откуда ветер дует, и попытался тихо слинять из дома, однако не на такого напал: брательник нагнал его во дворе – будто из-под земли вырос, ей-богу, хотя до этого сидел за накрытым к ужину столом и вроде никуда не собирался, – ухватил за ухо железными пальцами и сказал: «Дознаюсь, что это твоя работа, – живьем в землю зарою!»

Мишка послал его по матери куда подальше, получил кулаком в другое ухо – ну, ясно, для симметрии, – и на том дело кончилось. То есть это Мишка так думал, что кончилось, а на самом-то деле неприятности только начинались.

Дальше – больше. Участковый Ковалев, чтоб ему ни дна ни покрышки, на следующий день прямо с утра заявился в школу и там в два счета выяснил, кого из учеников в день крушения не было на занятиях. В тот день по разным причинам отсутствовало ни много ни мало двадцать три человека, однако добрую половину этого количества составляли сопляки из начальных классов, а из остальных никто не имел брата-десантника, прошедшего диверсионную подготовку на предмет вредительства в тылу потенциального противника.

То обстоятельство, что из-за Кольки с его хваленой подготовкой и аж десятью прыжками с парашютом у Мишки возникли такие неприятности, заставило последнего задуматься. Предмет гордости – брат-десантник – вдруг стал источником угрозы, по сравнению с которым вырванная из дневника страница или разбитое мячом стекло в актовом зале как-то бледнели. Шутка ли – пустить под откос целый поезд и угробить при этом две сотни человек! И что с того, что они душманы? Спросят-то за них, как за русских, будь они хоть трижды негры! Участковый спросит, маманя тоже не промолчит, а уж как спросит Колька – об этом вообще лучше не думать…

А главное, костыль кто нашел? Витька! Кинжал из него сделать кто захотел? Да он же, Страшила! Кто, в конце концов, железку эту на рельс положил? Витька, да? Витька, Витька, не сомневайтесь! А ухи кому крутят? Ну, и где справедливость?

Правда, Витьке тоже пришлось туго. Потому что все, кто знал приятелей, в том числе и участковый Ковалев, не говоря уж о классной руководительнице, директоре школы и Кольке Ежове, давным-давно усвоили: где один, там и другой. Не было такого случая, чтобы Витька Страхов и Мишка Ежов прогуливали уроки поодиночке, независимо друг от друга, и никто не видел причины, по которой такое могло случиться на этот раз. А коли так, то и Витька подвергся допросу с пристрастием.