Слепой. Тропою белого дьявола

Он не ошибся. Стоило раненому животному пересечь нейтральную зону, как из-за камней выскочило не менее пяти вооруженных людей. Оглашая каменную теснину радостными гортанными воплями, они окружили лошадь, со всех сторон вцепившись кто в сбрую, кто во вьюки. Удовлетворенно кивнув, Сиверов перебросил тумблер радиовзрывателя, и на месте лошади встал лохматый столб серо-желтого дыма. Взрыв разбросал изувеченные трупы, как тряпичных кукол; над полем боя на какое-то мгновение повисла тишина, нарушаемая только дробным перестуком сыплющихся с неба камней.

В этой тишине Глеб сквозь рваные клубы дыма увидел изумленно привставшего из укрытия крупного, массивного мужчину с припорошенной каменной пылью лысиной на полголовы и с черной бородой, которая росла, казалось, от самых глаз. До сих пор Сиверов ни разу не видел Григория Агжбу без головного убора и не подозревал, что тот лыс как колено. Впрочем, удивляться было некогда; быстро прицелившись, Слепой одиночным выстрелом проделал в плешивом темени старшего сына Виссариона Агжбы аккуратное круглое отверстие. Мстительный брат Верблюдицы Леи взмахнул руками, далеко отбросив автомат, и, запрокинувшись назад, исчез из вида.

Перестрелка возобновилась, но расстановка сил уже была иная. Железный Мамед, как выяснилось, тоже не терял времени даром. Воспользовавшись короткой паузой, наступившей после взрыва, Аскеров успел сменить позицию, и, когда родственники покойного Григория пришли в себя и открыли огонь, сделал верный ход. О нем недаром отзывались как о превосходном тактике: получив возможность выбрать позицию по своему усмотрению, он не ошибся в выборе. Его подствольный гранатомет глухо кашлянул, и прогремевший взрыв подбросил в воздух еще два тела, которые мгновение назад были живыми.

Люди Аскерова, а вместе с ними и Глеб, пришли в движение. Паля из автоматов, они двинулись вверх по склону, выбивая, выковыривая из укрытий остатки деморализованного противника и расстреливая бегущих в спину. Свалив какого-то долговязого молокососа лет двадцати пяти, который, не переставая улепетывать и дико орать от ужаса, попытался отстреливаться из автомата, Глеб обернулся и увидел метрах в пяти от себя лежащего на спине древнего старца с белыми как снег волосами, темным, как мореное дерево, морщинистым лицом и безумным взглядом. Одна нога старика была неестественно вывернута, под ней темнела лужа крови, но сжимавшая наведенный на Глеба пистолет рука не дрогнула. Судя по всему, на тот свет Глеба вознамерился отправить не кто иной, как Виссарион Агжба собственной персоной – мстительный патриарх, глава воинственного клана бандитов, грабителей и насильников, кавалер ордена Славы, некогда оставивший свой автограф на выщербленной, закопченной колонне Рейхстага.

Секундная пауза, вызванная именно этим совершенно неуместным в сложившейся ситуации воспоминанием о героическом прошлом старого Виссариона, чуть было не стоила Глебу жизни. Но тут на верхушку соседнего камня легко вспрыгнул Аскеров, небрежно опустил книзу ствол автомата и дал короткую очередь. Тело Виссариона Агжбы сотрясла крупная дрожь, пистолет выпал из мертвой руки, а пылавший в помутневших от старости глазах яростный огонь погас, чтобы никогда не разгореться вновь. Глеб поднял взгляд, но Аскерова на камне уже не было.

Все кончилось быстрее, чем об этом можно рассказать. Двое оставшихся в живых джигитов Мамеда еще бродили по склону, одиночными выстрелами добивая раненых и собирая все, что, по их мнению, могло пригодиться в дальнейшем, когда к Глебу подошел Железный Мамед. Он присел на соседний камень, взял из протянутой Сиверовым пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и, окутавшись облаком дыма, сказал:

– Теперь я понимаю, для чего тебе понадобились радиовзрыватели.

– Я рад, – отозвался Глеб, жадно глотая теплый горький дым.

Вечером, когда под усеянным крупными звездами небом заплясал мохнатый огонь костра, Аскеров снова подсел к Слепому. В костре шипели, потрескивали и иногда громко стреляли сырые сучья; самокрутка, которую курил один из джигитов, издавала смолистый запах конопли. Вдыхая ее дым, Глеб чувствовал, как дневное напряжение отступает, веки тяжелеют, а мысли постепенно замедляют свой стремительный, неугомонный бег. В единственном глазу Железного Мамеда плясало оранжевое пятнышко отраженного роговицей пламени, твердые, как железо, смуглые пальцы мирно покоились на казеннике автомата. Искоса поглядывая на него, Глеб уже не впервые подумал, что знамя, под которым воюет человек, не так много значит, как принято считать. И по ту и по другую сторону баррикад хватает и героев и подонков, а справедливость и историческая правда – понятия субъективные. Потому-то, когда судьба вдруг заставляет сражаться плечом к плечу со вчерашним заклятым врагом, сплошь и рядом выясняется, что враг этот – вполне достойный человек, куда достойнее многих так называемых друзей. Врагом он от этого быть не перестает, но все же…

– Скажи, брат, – нарушил молчание Аскеров, – далеко еще до твоей волшебной пещеры?