Слепой. Тропою белого дьявола

Проводив Фариду, Ахмет вернулся к крыльцу морга и стал нервно расхаживать взад-вперед по неровному, растрескавшемуся асфальту. Время шло; по дорожкам парка гуляли больные в теплых байковых халатах поверх застиранных пижам, поодиночке и парами пробегали медсестры и санитарки – как показалось Ахмету, все до единой одинаково толстые и некрасивые. Весь этот больничный люд удостаивал маячившую на площадке перед моргом одинокую фигуру разве что беглым взглядом, но Ахмету вдруг показалось, что все они исподтишка пристально его разглядывают, задаваясь одним и тем же вопросом: что делает здесь этот афганец? Ему начали мерещиться со всех сторон направленные на него недоброжелательные, испытующие взгляды; казалось, за каждым окном трехэтажного больничного корпуса притаились десятки жадно прильнувших к стеклу наблюдателей и кто-то из них, вполне возможно, уже звонил в милицию, чтобы сообщить о находящемся на территории больницы подозрительном иностранце – наверное, террористе, вознамерившемся для начала взорвать морг…

Он понимал, что это просто нервы, и все-таки вздохнул с облегчением, когда, оглянувшись, увидел стоящую у ворот Фариду с желтым полиэтиленовым пакетом, внутри которого угадывались знакомые очертания водочной бутылки. Судя по размерам, бутылка была литровая – на основании многолетнего опыта наблюдений за русскими мужчинами Фарида по своему усмотрению исполнила поручение зятя, приняв меры к тому, чтобы максимально ублажить санитара и не бегать лишний раз за добавкой.

Старенькие механические часы на запястье Ахмета продолжали неумолимо отсчитывать секунды. Секунды слагались в минуты, с момента возвращения Фариды из магазина прошло уже почти полчаса, а санитара все не было. Ахмет маялся у ворот, деля свое внимание, а заодно и все силы души между циферблатом часов и дверью морга. Наконец, когда он уже окончательно уверился в том, что санитар о нем просто забыл и теперь надо изобретать способ хотя бы вернуть фотографию, обитая железом дверь распахнулась, и на крылечке появилась знакомая фигура.

Ахмет почти бегом бросился по дорожке. Не обращая на него внимания, санитар продул папиросу, без лишних затей прикусил мундштук зубами и принялся чиркать спичками о разлохмаченный картонный коробок. Спички у него в руках ломались одна за другой, он не глядя бросал их прямо на крыльцо, снова лез непослушными пальцами в коробок и принимался упрямо чиркать. Наконец четвертая или пятая спичка зажглась; санитар прикурил и затянулся с такой силой и жадностью, словно хотел заодно с дымом проглотить и папиросу.

После трех затяжек в руке у санитара остался только обугленный с краю картонный мундштук. Санитар бросил его под ноги, с силой растер подошвой кирзача и, казалось, только теперь заметил Ахмета.

– На, – сказал он, вынимая из кармана и отдавая афганцу потрепанную фотокарточку, – твое. Не потеряй, потому что… Ну, словом, там они. И баба, и мальчонка – оба там. Так и лежат обнявшись. Видно… – Он замолчал, задрал голову и несколько секунд смотрел в низкое серое небо, потом сглотнул, словно в горле у него стоял комок, и договорил: – Видно, когда доставали, расцепить не смогли. Такие дела, браток. Вдовый ты теперь… Поддачу принес?

Ахмет молча протянул ему желтый пакет. Санитар принял подношение, даже не заглянув внутрь.

– Может, зайдешь? – предложил он. – Выпьем за упокой…

– Это правда? – спросил Ахмет.

– Что? А, это… Ты прости, браток, но какой мне резон тебе врать? Наоборот! Сказал бы, что их там нету, так ты бы на радостях меня еще неделю поил. А так… Может, выпьешь все-таки?

До Ахмета наконец дошел смысл уже дважды повторенного предложения.

– Нет, – сказал он, – благодарю вас.

Он не испытывал ни боли, ни смятения – вообще ничего не испытывал. В голове звенело, а тело сделалось невесомым и, казалось, парило в нескольких сантиметрах над асфальтом. Собственный голос доносился до Ахмета будто откуда-то со стороны и с приличного расстояния. Ему даже подумалось, что на самом деле он умер, не пережив утраты, и душа его как раз готовится покинуть землю и совершить переход по шинвату – узкому мосту, сорвавшись с которого грешник падает в пропасть, где кипят адские котлы. Но ладонь санитара, опустившаяся ему на плечо, остро и неприятно пахла какой-то дезинфекцией и скверным табаком; Ахмет ощутил, как крепкие пальцы сильно сжали плечо, и это означало, что он все еще пребывает на грешной земле.

– Да ты не горюй так, – дыша кислым винным перегаром, сочувственно сказал санитар. – Им уже не больно, да и ты это дело как-нибудь того… перескрипишь. Эта женщина, – он кивнул в сторону стоявшей у ворот Фариды, – она тебе кто?

– Сестра жены, – механически, почти не осознавая, что говорит, ответил Ахмет.

– Ну вот. Ступайте себе домой, помяните родных по русскому обычаю… Да знаю я, что вы нерусские! Какая разница? Болит-то у всех одинаково, а это, – он тряхнул желтым пакетом, – от всех горестей наилучшее лекарство. Как-нибудь наладится…

– Я могу их забрать? – спросил афганец, заранее зная, каким будет ответ.