Слепой. Тропою белого дьявола

Замешательство длилось не дольше секунды. В следующее мгновение Ахмет сорвался с места и побежал, расталкивая людей локтями, плечами и даже головой, сбивая с ног зазевавшихся и перепрыгивая через сумки и ручные тележки. Он бежал не один: людям свойственно торопиться к месту, где только что произошла беда, чтобы насладиться зрелищем чужой смерти и острее ощутить тот простой факт, что сами они целы и невредимы. Почти вся толпа, с которой смешались даже некоторые продавцы, стронулась с места и устремилась туда, откуда донесся грохот. Кто-то шел медленно, с опаской вытягивая шею, будто и впрямь надеясь что-то разглядеть на таком расстоянии, кто-то торопливо шагал, а кое-кто, как и Ахмет, несся во весь опор, без церемоний прокладывая себе дорогу сквозь непроворотную людскую массу. Видимо, не у одного Ахмета в этом районе рынка имелись близкие, о судьбе которых стоило беспокоиться.

Тревога Ахмета многократно усилилась, когда, пробежав каких-нибудь сто метров, он услышал плач, стоны и крики ужаса и боли, сливавшиеся в многоголосый тоскливый вой – знакомую, но уже основательно подзабытую за четыре года относительно спокойного существования музыку кровавой человеческой трагедии. Потом навстречу начали попадаться те, кто бежал не к месту взрыва, а от него – ошеломленные, с остановившимися, расширенными глазами, часто окровавленные, не разбирающие дороги, не понимающие, куда и зачем бегут. По мере приближения к месту взрыва таких людей становилось все больше, а в воздухе возник и начал набирать силу знакомый запах тротилового дыма, горящей пластмассы и тряпок. Все было так, словно Ахмет вернулся назад во времени и пространстве, очутившись на улице родного города в тот самый день, когда в его дом угодил шальной снаряд, выпущенный из американского танка. Тогда он точно так же бежал, спотыкаясь и едва не падая, в тесной людской толпе, с нарастающим ощущением свалившейся на него беды. Но в тот раз все обошлось: жены и сына не было дома, и Ахмет не потерял ничего, кроме крыши над головой и не слишком богатого имущества.

Теперь, однако, все было иначе. Он понял это, протолкавшись в первые ряды окружившей место взрыва толпы. Какие-то люди с огнетушителями уже сбивали пламя, лениво лизавшее развороченные остатки контейнера – того самого, в котором работала Фарида. Несколько соседних контейнеров тоже были сильно повреждены, повсюду валялся товар, и толпа топтала яркие, переливающиеся дешевыми блестками тряпки, даже не замечая этого. Крови было очень много; несколько человек, мужчин и женщин, лежали в стороне, и было непонятно, кто из них жив, а кто уже умер. Самые сердобольные пытались оказывать раненым первую помощь; истеричные крики, стоны и плач не прекращались. Кто-то сильно толкнул Ахмета в спину, и, обернувшись, он увидел пожарного с огнетушителем наперевес, который пытался прорваться к огню. Вид у пожарного был осатанелый. За первым последовали другие, в толпе замелькали серые милицейские бушлаты и черные куртки охраны, послышались властные, злобные окрики, толпу начали теснить назад. Кто-то упал, добавив к общему нестройному хору свой панический вопль, где-то пронзительно плакал ребенок. Ахмет, которого с тупым упорством и бычьей силой отталкивал от разбитого контейнера мордатый охранник, тянул шею, пытаясь найти взглядом Фариду, и не находил – ни среди тех, кто стоял в толпе, ни среди тех, кто лежал на земле среди разбросанного товара. Издалека доносилось завывание сирен – машины «скорой помощи» безуспешно пытались проехать туда, где в них нуждались десятки людей.

Фариды по-прежнему нигде не было. В толпе говорили о страшном взрыве, о женщине, буквально разорванной в клочья. От этих разговоров Ахмету сделалось совсем худо, и тут он заметил знакомое лицо. Алимхан, азербайджанец из Баку, торговавший изделиями из поддельной кожи наискосок от контейнера, где работала продавцом Фарида, стоял, опираясь на плечо какой-то толстой русской тетки, и его голова была обмотана окровавленной тряпкой.

Ахмет оттолкнул от себя охранника, увернулся от дубинки, которой тот на него замахнулся, и с трудом протолкался к азербайджанцу. Увидев его, Алимхан прикрыл глаза, как будто афганец был последним человеком, которого ему в данный момент хотелось бы видеть. Он мог бы вообще ничего не говорить, выражения лица было вполне достаточно, чтобы все понять, однако азербайджанец взял себя в руки и прямо посмотрел в глаза единоверцу.

– Такое горе, дорогой, – сказал он, и Ахмет с внутренним содроганием увидел скатившуюся по его коричневой щеке слезу, – такое горе, слушай!

– Фарида? – будучи не в состоянии выдавить из себя хоть что-то еще, спросил Ахмет.

Азербайджанец скорбно покачал забинтованной головой.