Слева молот, справа серп

Пока Рома с Андреем сравнивали тяготы армейской жизни с условиями обитания в подвале СИЗО, на воле делалось все для их освобождения. Первым нашелся Виктор Матвеич. Когда в его кабинете сидели оперативники, он вызвал Шиндельмана. Натан Иосифович закидывая под язык валидол, в подробностях рассказал, как тряс гениталиями в его кабинете Шнапсте, и просил проверить официанта на вменяемость. Работники органов встретили рассказ улыбками. Заметив небольшую смену в настроении оперов, Виктор Матвеич начал нахваливать Андрея с Ромой, не преминув упомянуть, что разгильдяи и шутники они еще те. Малютка Джоки обратился к своему покровителю из горкома партии. Аппаратчик сказал, что похлопочет, но результата не обещал. Зоя лично доставила в СИЗО характеристики с места работы. Описанные в бумагах благодетели позволяли Андрею с Ромой претендовать на место как минимум в рижском горкоме комсомола. Оба, по мнению редакционного руководства, отличались сознательностью, скромностью и неустанным продвижением в массы идей Коммунистической партии Советского Союза. Виктор Матвеич снова начал выпивать. Изливал душу Зое, которой доверял в редакции больше, чем остальным:

– Чего этим балбесам небесталанным в жизни не хватало, а, Зой? Я же как к родным к ним. И такую жирную, сальную, мерзкую свинотень мне подложить. И мне, и себе, и всей редакции. Потому что у них везде порноптикум. Это твой Ромка такое слово придумал. А теперь и вправду порноптикум. Если сядут – вся жизнь в тартарары.

– А может, повезет, Виктор Матвеич?

– Да я и сам надеюсь, что повезет. Ты еще вот что. Попытайся договориться с этим юродивым из ресторана. Вдруг заберет заявление? Я хотел с Колодяжным на эту тему побеседовать, но он может все испортить. Вспыльчивый он, неуправляемый. Возьми завтра отгул и поезжай.

На следующий день разодетая по фирме Зоя отправилась в Юрмалу. Электрички отходили через каждые десять минут. Все они были до отказа забиты пенсионерами, отпускниками и школьниками. Двадцать минут в невыносимой толчее, духоте и непрестанном гомоне. Привыкшие к тотальному дефициту люди выскакивали на перрон и тут же мчались в сторону моря, переживая, что все места на пляже давно уже заняты.

Зоя понимала, что вины Шнапсте в произошедшем нет. Скорее, виноваты родители, вырастившие такого социально активного балбеса. Но это не мешало ей подспудно ненавидеть Гвидо. Иногда схожее чувство она испытывала и по отношению к Роме. Особенно когда он попадал в очередной переплет. Но сейчас ей хотелось только помочь. А уже потом выплеснуть все эмоции и заставить Рому жить иначе.

У дверей ресторана толпилась очередь. Избалованный грузинский мальчик упрашивал о чем-то тучную мамашу, несмотря на жару, облаченную во все черное. Получив звонкий подзатыльник, насупился и, поджав губки, топнул ногой. Пожилая еврейская чета радовалась, что все это скоро закончится, и они наконец-то уедут в страну, где очереди стоят только к бродвейским кассам. Молодой паренек нежно гладил по плечу миниатюрную девушку, то и дело целуя ее в щеку. Зоя поймала себя на мысли, что завидует балованному мальчугану, в жизни которого пока нет никаких проблем. И приятной еврейской чете, собирающейся навсегда покинуть страну. И этой молодой паре. Протиснувшись к стеклянной двери, она попросила швейцара вызвать Гвидо. Через несколько минут они сидели на диване, стоящем рядом с тем самым телефоном-автоматом, по которому Рома звонил родителям пэтэушниц.

– Меня зовут Зоя. Вы должны меня помнить. Я работаю с Романом Хузиным в редакции…

– Конечно, помню, – перебил Гвидо. – Помню, как вы хотели вызвать милицию во время одного из моих визитов. А видите, как все вышло. В милиции теперь два орла. Сидят ваши орлы в темнице сырой.

– Хорошо, но я не вижу причин для радости. От сумы и от тюрьмы… Слышали ведь, наверное.

– Я-то слышал, а они, судя по всему, – нет. И причина для радости у меня есть. Это торжество справедливости. Или вы, как работник печатного органа ЦК ВЛКСМ, так не считаете?

– Прежде всего я женщина, а потом уже работник печатного органа, Гвидо. И как любая женщина, переживаю за своего мужчину.

Гвидо вспомнил, как несколько дней назад услышал похожие слова от Антонины Жмакиной. Пронеслась мысль предложить гостье переспать в обмен на выполнение ее условий. Но теперь Гвидо не был уверен в своих силах.

– А вы думаете, что моя женщина за меня не переживает, да? Что она с удовольствием наблюдает за страданиями своего будущего мужа?

– Гвидо, я все прекрасно понимаю. И ни в коем случае не собираюсь оправдывать поступок Ромы и Андрея. Но посмотрите – вы занимаетесь любимым делом, у вас есть любимая женщина. В тюрьме у человека не может быть ни того ни другого. Да и после отсидки, сами знаете, – жизнь у единиц налаживается…

– Она и на воле у некоторых так разлаживается, что повеситься охота. Они меня чуть ли не до самоубийства довели. И ведь вы знаете еще далеко не все. Не ведаете обо всех унижениях, выпавших на мою долю.

Естественно, Гвидо не собирался рассказывать о смазанной близости со Жмакиной.