Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Из показаний прокурора Жемчужникова. По порядку, исстари заведенному в тобольском тюремном замке, содержащиеся арестанты из привилегированного сословия отделялись от простых, что, по его мнению, не противоречит 101-й ст. XIV т. уст. о содержании под стражею; во время содержания он видел его раскованным, но приказания расковывать не давал; заковать же его он не мог приказать, потому что, на основании законов, лица привилегированного сословия освобождаются от оков, и он считает, что действия его были бы более противозаконные, если б он приказал заковать Михайлова. Кроме того, вопрос о заковывании в разных местах понимается различно; так, Михайлов, осужденный в каторгу на 6 лет, прислан был в оковах, а шведский подданный Бонгард из Варшавы, осужденный в каторгу на 12 лет — без оков; следовательно, закование Михайлова может быть отнесено к ошибочному пониманию закона. О посещении Михайлова разными лицами он ничего не знал. Один раз брал его к себе с той целью, чтобы дать ему возможность, при его сильной болезни, воспользоваться хорошею пищею, и разрешения на это ни у кого не спрашивал. Притом он не предполагал, чтоб правительство, вверив ему должность прокурора, усомнилось в его преданности и чистоте действий…

Генерал-майор свиты его величества собрал не только показания, но и составил акт в опровержение слухов, будто кандалы Михайлова были разбиты. Генерал призвал кузнецов и потребовал разбить кандалы обыкновенным молотком, как это сделал якобы лекарь Анучин. Оказалось, что без помощи кузнеца разбить кандалы невозможно, о чем и указано было в акте. Ко всему прочему, жандармы, которые повезли Михайлова из Тобольска, объяснили, что приняли арестантские вещи вместе с кандалами совсем целыми.

Генерал свиты его величества в своем заключении написал, что тобольское общество вовсе не сочувствовало преступнику Михайлову, дамы ему букетов не преподносили, — какие могут быть букеты при сибирских морозах? — а если некоторые и высказывали сочувствие, то делалось это из желания прослыть передовыми людьми.

О результатах следствия министр внутренних дел и шеф корпуса жандармов доложили государю, и тот повелел передать дело в правительствующий сенат, решением которого за бездеятельность и превышение власти удалены от должности и преданы суду губернатор, вице-губернатор, прокурор, полицеймейстер и смотритель тюремного замка. Жандармский штаб-офицер предан военному суду. Лекарь казачьего войска Анучин уволен от службы без прошения.

Нельзя баранам кричать козлом.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Целых два с половиной месяца, половину декабря, весь январь и весь февраль, я не бралась за свою повесть, пребывая в угнетенном состоянии духа. Жизнь в Петербурге будто замерла с Нового года, и я уединилась в своей квартире, никуда не выходя, что имело пагубные для меня последствия. Личная моя жизнь повернула вспять, я помирилась с отцом после краха моей поездки в Сибирь, но об этом крахе лучше я напишу потом.

Примирение мое с родителями нельзя расценивать иначе, как сдачу позиций молодого поколения. Но я не могла поступить иначе, я, видно, слишком слаба следовать новым принципам, да и новые принципы в последнее время мало что стали значить. Maman пьет валерианку столовыми ложками, а отец из-за меня стал седым и говорит, что сядет скоро на одиннадцатую версту (там больница для умалишенных в Удельном). А тут еще в «Русском вестнике», словно яичко ко христову дню, вышел роман Тургенева «Отцы и дети», в котором главный его герой грубо относится к старикам родителям и в своих понятиях не имеет ничего святого.

Теперь я снова берусь за перо после умственной и душевной встряски в пятницу на той неделе, когда я воочию убедилась, что жизнь движется и страсти в публике не только не остыли, но даже пылают еще пуще.

Литературный вечер в зале госпожи Руадзе 2 марта 1862 года войдет в историю как открытое столкновение двух противуположных партий. Если прежде молодое поколение сталкивалось с начальством, то теперь оно столкнулось с партией рутинистов из публики. Дело чуть не дошло до драки.

Не знаю даже, с чего начать, все так разнородно и смешано-перемешано до того, что в иной части событий не знаешь даже, какую сторону принять.

Афиша не предвещала никаких столкновений, такие афиши уже знакомы петербургской публике: «Литературный и музыкальный вечер в пользу общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым». Многие знали, а кто не знал, догадывался, что сбор с вечера станет пособием сосланному в каторгу Михайлову. Тайным организатором чтений был его друг, молодой и красивый Александр Серно-Соловьевич.