Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Однажды разнесся слух, что привезли кого-то знатного, вроде Михайлова, тоже в возке, в ножных и ручных кандалах. Михайлов быстро оделся и побежал к воротам. Новый острожник сидел на нижней ступеньке каменной лестницы в доме смотрителя. Одна нога его с кандальным кольцом лежала на двухпудовой гире, и казак, сидя на корточках, взмахивал молотком. Арестанту меняли тесные кандалы на просторные, а сам он сидел, низко опустив голову в мохнатой шапке, лица не было видно, только окладистая борода. Михайлову не позволили заговорить с ним и даже попросили его удалиться.

В тот же день Михайлов узнал, что новоприбывший — крестьянин Кокшаров. Он ездил в Петербург для подачи просьбы государю от имени трех тысяч пермских заводских крестьян. Просьбу его приняли, а самому Кокшарову велели возвращаться домой. Там за ним и пришли мил-человеки. Крестьяне не хотели отдавать своего доверителя, пришлось брать его военной силой, со стрельбой и убийством. Кокшарова заковали без следствия и суда и отправили в каторжную работу.

Михайлову очень хотелось повидаться с ним, поговорить, но Кокшарова заперли в секретном отделении, куда совершенно никого не впускали. Михайлов взял с собой пятирублевую ассигнацию, разыскал надзирателя из секретного, но тот оказался несговорчивым. На другой день Михайлов угостил водкой помощника смотрителя и уговорил его пойти с ним в секретное. Тот согласился, но надзирателя не оказалось дома, ушел в город и забрал с собой все ключи. Только на четвертый день Михайлову удалось проникнуть в секретное, но, к большой досаде его, Кокшарова уже отправили по этапу.

Михайлову жадно хотелось встречи с человеком дела, одного с ним воззрения, устремления, он остро переживал свое одиночество здесь. Острожных много всяких разных, а он один, смотрит на них и видит, убеждается, что петербургские их призывы и надежды ни вдаль не идут, ни вширь, дело их не претворялось в жизнь, не обрастало людьми. Встреча с Кокшаровым позволила бы ему узнать про настроения и требования заводских крестьян, беседа с ним придала бы обоим бодрости и для обоих была бы полезна.

В Тобольске Михайлов прожил почти месяц. Он писал роман «Вместе», переводил «Скованного Прометея» Эсхила и ждал, пока прошение его об отправке за свой счет проходило приказ о ссыльных, затем пошло к прокурору, затем к губернатору. Препятствий нигде не чинилось, видимо, сыграло свою роль письмо Суворова, о котором никто не упоминал, но Михайлов догадывался. Его записали в больницу, составили медицинское свидетельство о болезненном его состоянии, врачебная управа свидетельство подтвердила и наконец полицеймейстер распорядился, чтобы жандармский штаб-офицер назначил Михайлову двух провожатых до Нерчинска.

Накануне отъезда в полдень смотритель замка сказал Михайлову, что ему разрешено провести последние сутки вне пределов острога. Его приглашают в город на обед к полковнику Ждан-Пушкину, где будут присутствовать все его доброжелатели, в их числе полицеймейстер, а также и сам смотритель замка. Вещи Михайлова будут уложены в возок жандармами, он может спокойно пребывать в городе, а завтра к вечеру жандармы за ним заедут.

На другой день, 27 января, в сумерках, благосклонное и внимательное к Михайлову тобольское общество распростилось с ним за городом на том самом месте, где, по преданию, высадился Ермак.

Впереди были Омск, Томск, Ачинск, Красноярск, Иркутск и далее, за Байкалом, Чита и Нерчинск. «Утомителен мой путь, край далек обетованный…»

Гой еси, Ермак Тимофеевич, голова садовая, для чего ты открывал Сибирь, для кого?

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

После отъезда Михайлова один из тобольских жандармов послал в Третье отделение донос о послаблениях здешних властей государственному преступнику. Вопреки правилу Михайлов был раскован и содержался в тюремном замке без кандалов. Вице-губернатор Соколов, прокурор Жемчужников и начальник провиантской комиссии полковник Ждан-Пушкин не только принимали его у себя, но и давали обеды в его честь. Некоторые дамы подносили Михайлову букеты цветов. Перед отправлением преступника из Тобольска к месту ссылки собралось общество в квартире полковника Ждан-Пушкина, где были разбиты кандалы Михайлова. Кольцо из них вскоре появилось на столе у вице-губернатора Соколова с привязанною дощечкою, на которой написано: «Покровителю угнетенных — от Михайлова». При самом выезде из города повозка государственного преступника была окружена у заставы толпою многих господ и дам. Они все вместе пили шампанское и кричали «ура!». Едва Михайлов проехал заставу, как его встретил вице-губернатор Соколов, который прощался с преступником как с родным и вручил ему коробку с неизвестным подарком.