Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Михайлов перестал думать о беллетристике, она в нем изжилась, и целиком отдал свои силы переводам иностранных поэтов, — той деятельности, которую пока еще позволяло правительство.

Он переводит, выбирая, — выбирая призывы, выбирая вопросы, выбирая ответы. «Брось свои иносказанья и гипотезы святые; на проклятые вопросы дай ответы нам прямые! Отчего под ношей крестной, весь в крови, влачится правый? Отчего везде бесчестный встречен почестью и славой?» Он переводит «Песню о рубашке» Томаса Гуда, о тяжелой до слез работе, «Песни о невольничестве» Лонгфелло, стихи Эбензера Эллиота: «Его скорбеть учило зло — тиранство — стоп раба — столица — фабрика — село — острог — дворцы — гроба». Впервые в России издает книгу переводов Гейне. Просветительство стало главной его задачей.

А в Азиатский департамент пошел вместо него молодой султан Чокан Валиханов, сын казахов. Велика Россия, и народу в ней тьма, но как-то так выходит, что лучшие люди, будто по воле провидения, между собой связаны независимо от расстояния. Валиханов окончил Омский кадетский корпус, где преподавателем служил Лободовский, приятель Михайлова и друг Чернышевского по Петербургскому университету, а в экспедицию снаряжал Валиханова друг Лермонтова по Московскому университету Перемышльский.

В двадцать один год Валиханов поехал с миссией в Кульджу для решения пограничных вопросов и установления нормальных торговых отношений с Китаем, — поручение он отлично выполнил. В двадцать три года, с большим риском для себя, он проехал всю Кашгарию, — после Марко Поло чужеземцев туда не пускали под угрозой смерти. Известного географа Адольфа Шлагинтвейта казнили там, а голову водрузили на вершину пирамиды из черепов.

Валиханов подробно описал свои путешествия, труды его по истории, географии и социальному строю Восточного Туркестана стали справочным пособием не только для ученых, но и для государственных и военных деятелей. Кашгария в политическом отношении была важна как для России, так и для Англии.

По приезде в Петербург он получил чин штаб-ротмистра, орден святого Владимира и пособие в пятьсот рублей серебром (что не помешало ему вскоре влезть в долги). Он служил в Азиатском департаменте, заседал в Русском географическом обществе, посещал вольнослушателем университет, а по вечерам и ночам отдавал дань навыкам света.

Петербург носился с ним, как когда-то с молодым Мицкевичем. Его принимали в салонах, в кружках литераторов, в Генеральном штабе и в Государственном совете. Ученый-путешественник Ковалевский называл его гениальным молодым человеком. С Достоевским он познакомился еще в Омске, здесь подружился. Сошелся с Майковым, с Полонским, с братьями Курочкиными. Всеволод Крестовский строчил стихи по его сюжетам. Майкову он подарил тему «Емшана». Острил, высказывал язвительные суждения о столичных нравах, возмущенный чванливой пошлостью салонов: «Инородец, а такой образованный, такой светский, да к тому же еще и храбрый».

Он знал песни Урака, называл их рапсодией и относил его не к ногаям, а к казахскому роду караул. Урак, по его мнению, попал в плен к московитам, прожил там десять лет, женился на русской, наплодил детей, а потом затосковал по родине и вернулся в степь. От него и пошли Ураковы.

«Когда я… присутствую при споре сибиряков с расейцами, я желаю, чтобы сибиряки переспорили расейцев, — говорил Валиханов, — а когда читаю об Отечественной войне, то желаю победы русскому солдату над французами. Одна моя любовь вставлена в другую, другая в третью, вроде как ирбитские сундуки, маленький вложен в больший, а тот в еще больший…»

Валиханов покинул Петербург, как покинул его в свое время и Адам Мицкевич. И оба оставили по себе память в среде литераторов: один оставил «Емшан» и образ ирбитского сундука, другой — «Приятелям москалям» и образ Конрада Валленрода…

Валиханов уехал в степь и писал оттуда письма Майкову и Достоевскому, сообщая им о намерении занять выборную должность, «чтобы примером своим показать землякам, как может быть для них полезен образованный султан-правитель». Но правителем его не выбрали, воспротивились тому и степные владыки, и русские чиновники в Омске. Не нужны провинции образованные правители, не нужны они и столице. Добролюбов прав: «Они хотят прогнать горе ближних, а оно зависит от устройства той среды, в которой живут и горюющие и предполагаемые утешители».

Пришло время оставить Михайлову, переводы и заняться прямой публицистикой. Теперь он уже не только постоянный автор «Современника», но и служащий редакции. Некрасов пригласил его вести отдел иностранной литературы.

Душа решительно просила действия — и появился лист.

Вся Россия просила действия, но он смелее других шагнул, отчаяннее, и теперь, глядя на себя из каземата, пытается определить, чего он заслуживает, каторги или всего лишь высылки.