Слишком долго (СИ)

Раньше её возвращение было подобно весне, стремительно теснящей зиму. Альзур готовил любимые лакомства, открывал лучшее вино, дарил ей украшения, сделанные собственными руками. А теперь он больше не делает ни изящных колец, ни легких подвесок. Наборчик ювелира пылится где-то в углу, драгоценные камни он пускает в ход, когда алмазы трескаются в мегаскопе. Честно говоря, он вообще уже ничему не удивляется — он думает, что это конец. Паршивое осознание, скребущее изнутри до крови, но ведь люди сходятся и расходятся, разве это не нормальное явление? Альзуру давно не восемнадцать, чтобы верить в вечную любовь, и все же он… разочарован. С ним уже бывало такое, и не единожды. Это все равно что провалить эксперимент, будучи исполненным всяких надежд. Не сказать, что Лилианна была его экспериментом с самого начала, однако внутри него всегда жила вера в их невозможность существовать отдельно друг от друга. Теперь и эта вера разрушена.

— Ты вообще ими занимаешься? — интересуется гневно Лилианна, отбрасывая волосы за спину.

— Кем? — невинно спрашивает Альзур.

Она смотрит на него так, словно находится в шаге от жестокого убийства. На самом деле Альзур включает дурачка не потому что ему охота поиздеваться, а потому что это сразу же убивает у Лилианны настрой на долгий пролог — и тогда она сразу переходит в сути проблемы.

— Они не воспринимают меня, — вздыхает она. В запыленной одежде, не особо заботясь о чистоте, проходится по лаборатории, чтобы присесть в кресло напротив. — Совершенно не воспринимают. Я слишком долго отсутствовала…

— А я предупреждал, — Альзур пододвигает к себе толстую тетрадь с записями, погружаясь в чтение. Вот так, думает он. Легко и просто, как будто все это меня совсем не интересует.

— Ни о чем ты не предупреждал. Ты говорил, что они только подопытные, и им необязательно что-либо помимо еды, воды и тренировок. Никакого душевного комфорта.

— Ты коверкаешь мои слова. Я сказал, что он необходим, но ты можешь давать его, если того пожелаешь. Ни к чему выдавливать из себя доброту, которой нет. Кроме того, чем её меньше — тем более подготовленными они будут к выходу на большак.

— Это жестоко.

— Если это жестоко — почему ты позволяла себе прыгать между мирами, пока твои мальчики томились здесь в одиночестве?

Этот упрёк колет Лилианну, но еще не настолько, чтобы закатить скандал. Она молчит, поджимая губы. Грудь вздымается чуть тяжелее, чем до этого. Признаться, она очаровательна, даже когда в ярости. Её ореховые глаза, наполненные чем-то, похожим на презрение, все еще заставляют Альзура любоваться.

— Что случилось? — спрашивает он, приподняв бровь.

— Приступ похоти случился, вот что, — выпаливает она. — Твои подопечные ведут себя так, словно никогда женщин живых не видели. Распускают руки. Дикость! Я для них что, лучшая подружка?

Он молчит. Лилианна поджимает губы.

— Тебя это совсем не трогает?

Альзур задерживается взглядом на написанном слове, переваривая полученную информацию. И понимает, что она очень даже трогает его, что на него даже злость накатывает, а следующей волной обрушивается ревность. А еще ему как-то по-детски обидно, что Лилианна первым делом направилась к ним, но не к нему. О чем можно говорить с этими лоботрясами, попрятавшимися по своим кельям? Разве только дело в том, что она заметила холод, исходящий от него в последние их совместные дни, и отправилась к тем, кто всегда рад её видеть. Только не учла того, что для почти взрослых мужиков она, вечно выглядящая на двадцать, лакомый кусочек. Хоть трижды назовись им матерью, это мало что изменит. Через стены Риссберга женщин прошло не так много — и было это давно, еще до создания первого ведьмака. О том, чтобы отпускать их порезвиться в ближайший город, и речи не идет.

— У нас же перерыв в отношениях, — напоминает он как ни в чем не бывало, контролируя себя. — Что я, по-твоему, должен сделать? Набить им всем морды за женщину, которая теперь не считает нужным даже предупреждать меня о своем уходе?

— Не начинай, — Лилианна закатывает глаза.

— Я не начинаю, дорогая, — Альзур откашливается. — Я объясняю тебе суть проблемы. Ты всю их жизнь старалась быть с ними, так скажем, на одной волне. Забывала о субординации, бросала их… К чему теперь ждать какого-то уважения?

— Самого младшего из них я укачивала на руках и стирала блевотину, когда он переедал. Представь, что я теперь должна чувствовать. Это же почти как…

— Успокойся, Лилианна. Ты им не мать, они тебе не сыновья, так что я не вижу проблемы.