Слишком долго (СИ)

В Риссберге еще холоднее, чем ей запомнилось — особенно если ночуешь в своих, отдельных покоях, отказавшись от вместительных альзуровых палат. Не то чтобы она так глупа, чтобы хвататься за принципы, которые уже не единожды были растоптаны, или за обещания, которые были нарушены… Сегодня ей угодно спать в одиночестве. Если не удастся сомкнуть глаз — так хоть полежать, наблюдая за тем, как лунный луч ползет по комнате, тускнеет, набирает цвет, становясь красноватым, оранжевым, золотистым. Хочется поймать рассвет, вид которого она совершенно забыла в отличие от полусотни других рассветов, которые удалось застать.

Перед её глазами стоит картина этого дня — Эрланд и Арнагад увлеченно тыкают ножом друг другу между пальцами по очереди, сидя у лестницы. Рядом — одна из альзуровых кошек, безымянная и голодная. Они из первой партии, самые старшие и самые жестокие, и игры у них столь же жестоки, но разве это повод не любить? Лилианна — единственная, кому есть до них дело.

— Тебе очень идет длинный волос, — с улыбкой говорит она Эрланду. — Скеллигийская мода?

Тот задумчиво кивает, не прекращая движений рукой. Кажется, он из всех — самый рассудительный и понятливый парень, а оттого, что многое понимает, и обижается порой посильнее других. Если это можно назвать обидой, разумеется, в таком-то возрасте. А может быть, Эрланд привык к её постоянным отлучкам в другие реальности, привык, что её вечно нет рядом, хотя она что-то Альзуру и обещала — трудиться над их моральным состоянием, пока он трудится над физическим. Эрланд видит правду: видит, как она из значимой в их замысле фигуры превращается в блеклую тень. Едва ли ей удастся забыть короткий разговор, состоявшийся в прошлый раз, когда она опять намеревалась улизнуть. Эрланд был тогда мальчишкой.

— Не уходи больше, — просил он, взглядом кошачьих глаз указывая на башню. — Он злится и ему грустно.

Лилианна не нашлась, что ответить, а про себя проклинала всех и вся.

Напрасно она думает, что её отношения с Альзуром никого не касаются — старшие ведьмачата наблюдательны, как кошки, чуют, в какую сторону дует ветер. Детьми они тащат ей охапки ласточкиной травы, ромашки, маргаритки — словом, все ценное и красивое, что находят. Утешают после ссоры. Будто бы в благодарность за это, она берёт кого-то из них в теплую постель, чаще всего по очереди, а иногда они сами тянут соломинки. Интересно, что даже спят по-разному: Эрланд и Арнагад отодвигаются чуть не на самый край, Ивар сворачивается клубком и не кладет голову на подушку, Мадук… Один Мадук, первенец, не боится обнимать её. В ответ на осторожные расспросы Лилианны, остальные только жмут плечами, мол, мерзлявый, что с него возьмешь? Она верит, потому что на тот момент ему исполнилось всего одиннадцать и никакого влечения тут быть не могло.

Лилианне не нравится произносить это вслух, но в мыслях она для них все же мать, хоть и без кровного родства. Она не ждет ни от кого из четверки поведения, выходящего за данную грань, и в этом её ошибка. Она так расслабилась, что не удосужилась расставить границы.

— Я думал, ты никогда не вернешься, — говорит Мадук, останавливаясь рядом. У него волосы короче и стянуты на затылке в неаккуратный хвост. Вытянутое бледное лицо, желтые глаза со зрачком-щелкой. Одет, как и все, отвратнейшим образом — во что-то бесформенное, слишком большое по размеру, подпоясанное чуть ли не десятком ремешков. Смотрит на неё так, словно никогда прежде не видел — и немудрено, ведь она отсутствовала так долго.

— Альзур тут случаем ничего дурного не натворил? — спрашивает Лилианна. Они стоят на галерейке и смотрят за игрой. Арнагад уже пару раз умудрился едва не откромсать Эрланду пальцы.

Мадук морщится как от вспышки зубной боли.

— Не считая парочки новеньких, таких как мы — ничего. А что, тебя это еще волнует?

Он тоже обижается, когда она бросает их. С Альзуром особо не поболтаешь, как и вообще с любым человеком, который тебя и равным себе-то не считает, что уж говорить о большем. С ней… С ней они будто бы расцветают. Раскрывают лепестки ненадолго, чтобы в какой-то момент опять стать сомкнутыми бутонами.

— Совет еще может за нами следить, — пожимает плечами Лилианна. — Мы сделали все возможное, прикрылись чем могли, но иногда кажется, что и этого недостаточно.

— Он разберется, — бурчит Мадук. Голос у него, как ни странно, сломался раньше, чем у всех. Даже раньше, чем у Арнагада. — Этот хитрый жук даже дьявола умаслит.

— Наверняка… Слушай, почему бы тебе не принести нам с кухни вишневый пирог? Я так проголодалась с дороги.

Если это, конечно, можно назвать дорогой. Она летела в пугающей холодной темноте вперёд и длилось это бесконечно долго. Ни запахов, ни звуков, ни пугающих видений, как прежде. Она научилась закрываться от всего этого и идти дальше, туда, куда никто, кроме неё, дойти не способен.