Слишком много и всегда недостаточно

С момента, когда она начала говорить, время потекло иначе. Или, возможно, я просто не помню именно тот следующий момент и действие шока было ретроактивным. Так или иначе, но мать продолжала говорить, однако я не слышала ни единого слова из того, что она сказала. Насколько я могу судить, наш разговор не прерывался, но его части для меня никогда не существовало.

«У него был сердечный приступ?» – эхом повторила я последние слова, которые услышала, как будто и не упустила что-то жизненно важное.

«Ах, Мэри, он умер, – мать начала плакать. – Я действительно когда-то его любила», – сказала она.

И пока она продолжала говорить, я сползала по стене до тех пор, пока не оказалась сидящей на полу лестничной площадки. Я уронила трубку – она повисла на проводе – и ждала.

Как-то днем, в субботу 26 сентября 1981 года, бабушка или дед вызвали скорую. Тогда я не знала, но, оказывается, уже три недели мой отец был серьезно болен. И в первый раз кто-то потрудился обратиться к врачам.

Бабушка была завсегдатаем в больницах Jamaica, Booth Memorial и Medical Center. Папа тоже несколько раз проходил лечение в Jamaica. Там родились все дети дедушки и бабушки, так что семья имела длительную историю отношений с персоналом и администрацией больницы. Дедушка и бабушка жертвовали этой больнице миллионы долларов, а в 1975 году в честь бабушки был назван Павильон для ухода за больными и реабилитации. Что же касается Booth Memorial, бабушка принимала самое активное участие в волонтерской деятельности тамошней Армии спасения – и именно там я в детстве долгое время лечилась от тяжелой формы бронхиальной астмы. Одного звонка было бы достаточно для того, чтобы гарантировать лучшее лечение в любой из этих клиник. Но звонка не последовало. «Скорая» отвезла отца в больницу Queens Hospital Center. С ним никто не поехал.

После того, как «скорая» уехала, дедушка и бабушка позвонили остальным свои четырем детям, но смогли дозвониться только до Дональда и Элизабет. К тому времени, как они приехали, из информации, полученной из больницы, следовало, что отец в крайне тяжелом состоянии. Но никто к нему так и не поехал.

Дональд позвонил моей матери, чтобы сообщить о случившемся, но у нее было постоянно занято. Он связался с управляющим нашим зданием и попросил его набрать её по внутренней связи.

Мама сразу же позвонила в Дом.

«Врачи считают, что Фредди, возможно, не справится, Линда», – сказал ей Дональд. Моя мать даже не знала, что папа болен.

«Ничего, если я приду в Дом, чтобы быть там, если будут новости?» Она не хотела оставаться одна.

Когда мама в скором времени прибыла, дедушка и бабушка сидели у телефона в библиотеке одни; Дональд и Элизабет ушли в кино.

Пока мама с ними сидела, все в основном молчали. Пару часов спустя вернулись Дональд с Элизабет. Когда они услышали, что все без изменений, Дональд ухал, а Элизабет (которой в то время было почти сорок) сделала чашку чая и пошла наверх в свою спальню. Когда моя мать уже собиралась уходить, раздался звонок. Звонили из больницы. Они сообщили, что в 21:20 мой папа умер. Ему было сорок два.

Никто не поехал забирать меня из школы, но они договорились, что следующим утром меня посадят на автобус. Данн отвезла меня в Хартфорд к автостанции Greyhound, где я села в автобус, следующий до автовокзала на Манхэттене. Встретившись в городе, мы с мамой и братом поехали в Дом, где в комнате для завтраков уже собралась вся семья, чтобы обсудить похороны. Там были Мэриэнн с сыном, моим кузеном Дэвидом; дядя Роберт и Блейн; Дональд, Ивана (почти на восьмом месяце беременности Иванкой) и их трехлетний сын Донни. Нам с мамой и братом не было сказано почти ничего. Были некоторые попытки вымученной сердечности (главным образом, со стороны Роба), но они не встретили ответной реакции и вскоре прекратились. Дед и Мэриэнн разговаривали на пониженных тонах. Бабушка переживала по поводу того, что ей надеть на поминки; дед выбрал для нее черный брючный костюм, но он ее не устраивал.

После обеда мы поехали в похоронное бюро примерно в десяти минутах от Дома на закрытое прощание. Прежде чем зайти в главное помещение, где на помосте уже был установлен гроб, я спросила дядю Роберта, не могу ли я кое-что с ним обсудить. Я отвела его в небольшую нишу дальше по коридору от комнаты для посещений. «Я хочу увидеть тело папы». Я не видела причин не говорить прямо. У меня не было на это времени.

«Ты не можешь, Мэри. Это невозможно».

«Роб, это важно». У меня не было религиозных побуждений, и я не считала, что так будет правильно; раньше я никогда на похоронах не была и ничего не знала о принятых правилах. Хотя я и знала, что мне нужно увидеть отца, я не могла выговорить почему. Как я могла сказать: «Я не верю, что он мертв. У меня нет никаких причин, чтобы в это верить. Я даже не знала, что он был болен»? Я могла лишь просить: «Мне нужно его увидеть».