Сливки

Оказавшись в узком коридорчике, я проследовала по нему в единственную комнату. Соседка уже встала, чтобы открыть дверь – на фоне окна появился ее стройный силуэт. И тут же осела обратно на кровать, разглядев меня первой. Я приблизилась к ней, лучи солнечного заката сменили угол, перестав меня слепить.

– Жанна!

– Марго…

Ключ выпал из моих рук, и я накинулась на подругу. Мы повалились на кровать хохоча и ощупывая друг друга, чтобы убедиться, что это не мираж, что люди будущего не подсунули нам проекцию «желаемого соседа» с целью слегка задобрить в день заселения.

Немного совладав с нахлынувшими эмоциями, мы сели напротив друг друга, поправляя растрепавшиеся волосы и не решаясь заговорить. В итоге выдали одновременно:

– Как? Когда?

Немного разобравшись в событиях и их хронологии, мы поняли, что наши истории были зеркальным отражением друг друга. С той лишь разницей, что к Жанне солдаты обратились с предложением чуть позже, чем ко мне. Уже после убийства Алекса. Поэтому она всячески избегала любого взаимодействия. Но они преследовали ее и давили на то, что она увидит подросшего внука. К сожалению, ее дочери было далеко до проходного КПЖ, поэтому убедиться в благополучии внука могла только она.

Условие о неразглашении информации было ей растолковано яснее ясного. Все это время она считала, что Алекса убили из-за того, что я ему проболталась.

– Значит, ты знала, что меня «приняли на борт»?

– Я не знала, согласилась ли ты. Особенно после случая с Алексом. Но вступать в контакт с избранными мне было запрещено до самого слива. Потому что список не был утвержден. Он менялся.

– Поэтому ты пропала и даже не пришла на похороны?

– Да. Но и ты мне ни разу не позвонила.

– Не хотела врать, – призналась я.

– Понимаю. Я вообще ни с кем не разговаривала. Только прощалась мысленно.

– Странно, что мне указали на тебя, как на душу, слегка не дотягивающую до проходного балла.

– Так и есть. Они немного пересмотрели условия и сделали скидку. Видимо, с туристами был затык. Несезон, – прыснула она.

Мои глаза распахнулись от восхищения:

– Жаннк! Как я рада видеть тебя такой! Мы как в первый раз встретились!

– Ага! Только тут сухой закон, ты в курсе?

– Да. Но ты же химик.

– Нейрохирург. Но на нашей базе были и химики. Нашли общие темы.

Я капризно поджала губы:

– Ах вот чем вы там занимались? А вот я ни-ни – одни художники и поэты.

– Да нет, мы не злоупотребляли. Но компания была хорошая.

– Значит, ты тоже была на базе. Такой же, как реальная.

– На первый взгляд, да. Я сразу направилась в медпункт, но не узнала его внутри.

– А я пошла в библиотеку.

– По обилию врачей и ученых я сразу поняла, что надежды встретить тебя, у меня нет. Как здорово, что тут они нам преподнесли такой подарок.

– Это да. Но только дары от незнакомцев крайне подозрительны. Кстати, а там не было Фишера.

– Того Фишера? Из моего учебника? Нет.

– Ясно, – я тяжело вздохнула.

– Ну, не хандри. Ты же отлично держишься! Так порадовала меня своим настроем. Я даже в прошлом давно тебя не видела в таком хорошем настроении. Там я волновалась за тебя, мне порой казалось, что ты готова отчаяться.

– Скажу тебе честно. Отчасти я отпустила ситуацию. Еще до вторжения в глубине души смирилась с тем, что больше никогда не увижу детей. Через тупую боль, с которой я просто начала привыкать жить. За восемь месяцев на перевалочной базе смирилась с тем, что больше не увижу их маленькими. Это не весело, но все же чуть проще. Сейчас моя главная цель найти их и убедиться, что с ними все в порядке. И приходится постоянно одергивать себя, напоминая о том, что это уже не маленькие несчастные дети. При этом мое сердце продолжает рваться каждый раз, когда представляю как они беззащитные и напуганные оказались на базе, как росли и взрослели там без меня.

– Особенно Митя, – кивнула Жанна.

– Возможно. Но я, наоборот, утешаю себя тем, что ему в его возрасте было проще перестроиться. И не помнить о материнском тепле, которого он лишился.

– Ты очень много времени уделяла ему. Как и другим детям, – Жаннка сжала мою руку. – Но я не переставала удивляться, как ты умудрялась все успевать, таская его маленького с собой абсолютно везде.

– Он меня спас.

Жанна вопросительно посмотрела.

– Он спас меня, когда был во мне. Когда я готова была сдаться и опустить руки. Когда мне не было до него абсолютно никакого дела.

– Не думаю, что тобой двигало только чувство вины. От Андрюши ты тоже не отходила ни на минуту, особенно первые пять лет на базе.

– Перед Андрюшей я виновата еще больше. Я мечтала прервать ту беременность, когда узнала о ней. И даже предпринимала для этого разные дикие меры.

– Как бы то ни было, твоей любви хватило на всех. И даже на тысячи чужих детей. Никто не знал, что все так обернется.

– Как только в моей жизни появляется что-то, чем я искренне дорожу, у меня это забирают. Сначала любимая работа и карьера, потом Жан, потом Жданов, потом дети и, наконец, Алекс. И ничего уже не вернуть. Я порадуюсь за детей, если они живы и здоровы, но они уже совсем взрослые и вряд ли нуждаются во мне сейчас.