— Еще как возьмешь, — голос ее был тверд. — Пойдем вместе. Я уже ввязалась в рискованное дело и все для себя решила. Не пытайся меня отговаривать, это бесполезно. Я соберу необходимые вещи, возьму для тебя теплую одежду из отцовского шкафа, немного еды. В старых учебниках Карла и Генриха есть карты, и мы определимся, какое направление выбрать. Если держаться ближе к лесу…
— Погоди, не торопись. Все это надо хорошенько обмозговать. Нам нужен четкий план, иначе ничего не выйдет.
— Так я ведь об этом и говорю — составить план. Но тянуть нельзя.
— Не знаю. Надо все взвесить. Мы не можем просто сорваться с места под влиянием порыва.
— Конечно. Так вот, план такой: ты продумаешь подробности, а я пока начну собирать вещи.
Исаак, слабо улыбаясь, покачал головой.
— Я люблю тебя, — сказала Кристина. —
Когда в четыре тридцать утра сирена воздушной тревоги завела свой визгливый гулкий вой, Кристина решила, что ей это снится. В ее грезах они с Исааком собирали в залитом солнцем саду неправдоподобно крупные сливы. Стоял теплый день, пчелы лениво жужжали, садились на белые эдельвейсы и розовые люпины, росшие на кромке поляны. Жужжание становилось все громче и громче, странным образом меняло тон — высокий, низкий и снова высокий, пока не превратилось в ревущий гул сирены.
«Нам надо спрятаться!» — кричала Кристина во сне Исааку. Но он ее не слышал, продолжал улыбаться и срывать сливы.
Затем его лицо исчезло, солнечный сад рассеялся, и вместо него возникла темная стена ее комнаты. Девушка увидела знакомый луч лунного света, проникающего с краев наклеенной на окно для затемнения бумаги, но не сразу поняла, что звук сирены слышит наяву. Когда же она наконец осознала это, жуткий страх сдавил ей грудь. Стояла глубокая ночь, Кристина лежала в постели, сирена предупреждала о бомбардировке, а Исаак был заперт на чердаке. У нее не хватит времени подняться наверх и выпустить его. Ей нужно помочь братьям. Кроме того, куда ему идти?
Девушка выскочила из кровати, набросила пальто и выпорхнула в коридор. Все уже направлялись к лестнице. Она ухватила за руку Карла, спустилась за Марией и Генрихом на первый этаж и вышла из дому.
— Что ты зеваешь? — прикрикнула на нее Мария. — Скорее!
Первая бомба пронзительно просвистела, как только они вбежали в убежище. Бесконечную минуту спустя
После нескольких взрывов они слышали гудение пролетавших мимо самолетов, но поблизости снаряды не падали. В течение следующих часов до них доносились единичные залпы зениток и гул низко летящих самолетов, однако приглушенные взрывы раздавались где-то в отдалении, словно с другого конца долины.
— Кажется, это далеко? — спросила Кристина Марию. — Вроде, они пролетели над нами.
—
Еще через час прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, и жители стали выходить из укрытия. В воздухе висел легкий запах серы. За границами города, в той стороне, где находился аэродром, бушевал пожар, но улицы были чисты. Поднимаясь с родными по холму к дому, Кристина размышляла: если Бог может исполнить только определенное количество просьб от каждого человека, то, похоже, ее мера почти исчерпана.
Глава двадцатая
На следующее утро Кристина нехотя встала с постели и выглянула в окно. Затянутое облаками небо и ливень как нельзя лучше отражали ее отчаяние. Похоже было, что, дождь зарядил на весь день. Подумав, не забраться ли назад под одеяло, Кристина поняла, что тревога не позволит ей снова заснуть.
Даже предстоящая встреча с Исааком не подняла ей настроение. Накануне побег с ним казался правильным решением. Такое романтическое приключение путешествовать тайком вдвоем, спать в лесу и на сеновалах, пока они не доберутся до другой страны и не обретут свободу. Но сегодня эта затея выглядела совершенно ужасающе и, что еще хуже, представлялась откровенной глупостью. Эсэсовцы не нашли Исаака на чердаке; возможно, ему стоит там и оставаться. Кто знает, что случится, если они уйдут? Что они станут есть? А если их поймают? Убьют на месте или отправят в лагерь вроде того, о котором рассказывал Исаак.
Одевшись, Кристина почувствовала себя так, словно долгое время мчалась на предельной скорости: измочаленные нервы высохли и загрубели, как край ногтя, ободранного о классную доску. Паника так стянула узел страха и боли, угнездившийся под ложечкой, что, казалось, коснись — и его содержимое извергнется наружу.