Слой-2

Танечка и тогда была крепенькой, а теперь стала просто толстой. Виктор Александрович сразу приметил ее в первом ряду, когда приехали с Кулагиным в стройуправление и вошли в «красный уголок». Люди ему похлопали и смотрели по-доброму. Слесаренко, улыбаясь и кивая по сторонам, уселся за старый, родной стол под кумачом, окинул взглядом стены: те же панели под дерево, стенды с обязательствами, только пустые; постаревшие знакомые лица. Танечкины глаза влажноватые, лысина главбуха, две лауреатки-бригадирши все так же рядом, мужик из ПТО – фамилии не вспомнить, все кляузы писал, – каменщик Горбенко и ещё человек пятнадцать.

По дороге Кулагин сказал ему, что никого из нового начальства не будет, только старые кадры. «Встретитесь по-домашнему, поговорите по душам... Ты же этого хотел?».

– У-у, а постарели-то как все! – сказал веселым голосом Виктор Александрович, и «кадры» засмеялись, заскрипели креслами, и Танечка тоже улыбнулась.

– Чё так долго пропадали? – гаркнул с дальних рядов каменщик Горбенко. – Али не тянет в родные-то места? Далека Тюмень-то от Северов...

– Э, дорогие мои, настоящие-то Севера – они там, повыше, за Салехардом, – попытался отшутиться Слесаренко, – а вы, так сказать, на полдороге. Вот в Когалыме, говорят, арбузы растут, а он посевернее вас будет. Растут арбузы в Когалыме, Николай Петрович?

Сидящий рядом Кулагин хмыкнул. Виктор Александрович посмотрел в зал и почувствовал, что взял не ту тональность, что первыми же фразами неумно отделил этих людей от себя нынешнего, уже не местного, не сургутского, и ему будет совсем непросто говорить этим людям заготовленное к произнесению. «А может, и не надо, – с внезапным облегчением решил Слесаренко. – Повспоминаем старое и разойдемся», – а вслух сказал:

– Ну и как вы тут живете без меня?

Лауреатки-бригадирши переглянулись и с умилением уставились опять на бог весть откуда снизошедшего «отца родного». Танечка смотрела на Колюнчика, Кулагин разглядывал ногти.

– Живем, как в Польше, – громыхнул Горбенко. – Тот пан, у кого больше. В смысле акций, ха-ха.

– Порядка не стало, – сказал лысый главбух.

Бригадирши снова переглянулись, потом одна из них выдала небабьим хриплым басом:

– При вас-то веселее было, Виктор Саныч.

– Ты, Ерёмина, когда горло вылечишь? – сурово спросил «отец родной». – Так все матом на ветру и ругаешься? Угробишь ведь голос насовсем.

– Да уже гробить нечего, – отмахнулась Ерёмина и зарделась от удовольствия.

– Можно мне? – в задних рядах встал с поднятой рукой кляузный мужик из ПТО.

– Глохни, Рябов, – сказал каменщик Горбенко.

«Точно, Рябов! Константин, как его... Ага!».

– Слушаю вас, Константин Михайлович.

– Спасибо, Виктор Александрович. – Рябов опустил руку и взялся ладонями за спинку переднего кресла.

«Сейчас наклонит голову, уставится в окно и начнет нести ахинею. И никогда ведь в глаза не смотрит, паршивец... Ну вот, так и есть».

– Тут нам давеча сказали, товарищ Слесаренко, что вы приехали агитировать нас за Рокецкого. Так?

– Ну так. А что дальше? Что вас волнует, Константин Михайлович?

– А нас, товарищ Слесаренко, как раз наоборот, ничего не волнует в смысле этих выборов. У нас уже выборы прошли, у нас уже свой губернатор есть – Филипенко.

– Все правильно, – согласился Виктор Александрович. – Выбрали, и на здоровье. Теперь ещё бы областного губернатора надо выбрать, и порядок.

– Кому надо-то? – спросил Рябов и впервые посмотрел в глаза Виктору Александровичу. – Вам надо, вы и выбирайте. Нас это не касается. Какая нам польза от этих выборов? Да никакой.

– Минуточку, минуточку! – Слесаренко слегка погрозил оратору указательным пальцем. – Это как вас понимать прикажете? Вы что, уже себя тюменцем не считаете? То есть области для вас уже не существует? Ну, знаете ли, так и до Чечни докатиться можно.

– А при чем здесь Чечня? – строго спросил Рябов.

– Да ладно тебе выступать! – грозно развернувшись в кресле, сказала бригадирша Ерёмина. – Чё ты пристал к человеку? Те чё, на выборы трудно сходить лишний раз?

– Гноби Рябого! – провозгласил Горбенко, и все засмеялись.

– Нет, правда, – сказала бригадирша, обернувшись уже к президиуму, – вы его не слушайте, Виктор Саныч. Надо пойти – значит, все пойдем, какой вопрос. Надо же понимать насчет единства области, я правильно говорю?

Говорила она все правильно, но Слесаренко был не так глуп, чтобы не понять: говорилось это для него и ради него, в память доброго к нему отношения. Но вместо благодарности Ерёминой он испытал чувство несправедливой обиды и нарастающую жажду спора – без поддавков, без жалости к сопернику и самому себе.

– Вы правы, Ерёмина, но и Рябов по-своему прав, – сказал он ко всеобщему, и рябовскому тоже, удивлению и замешательству. – Давайте разберемся...