Слой-2

– Не может быть! – сказал Виктор Александрович. – Ты что-то путаешь, Коля.

– Ничего я не путаю, я же там был. И после голосования сказал родному коллективу, что я о нем думаю. Ты бы видел, Витюша, как две старухи-уборщицы плакали, как просили, чтобы их не выбрасывали... И что смешно? Если эту «экономию» на всех разделить – двадцать три тысячи в месяц на каждого члена коллектива добавки получалось. Бутылка водки дороже, я считал. И ведь проголосовали, сволочи.

– Не может быть, – повторил Слесаренко.

– Я тебе сейчас ещё добавлю, – углом рта усмехнулся Кулагин. – Пенсионеры тоже были на собрании. И те, остальные, которые профильные, больше всех орали, чтоб вычистить лишних.

– Это бред какой-то...

– Это жизнь, Витюша, – Кулагин щелчком отправил черный окурок в окно. – Тетки-то эти, уборщицы, были в зале, видел их? Или в лицо не помнишь?

– Стыдно, Коля, но не помню.

– Не бери в голову, – сказал Колюнчик. – Ты тут не при чем.

Снисходительное всепрощенчество Колюнчика по отношению к бывшему другу-начальнику напомнило Виктору Александровичу схожую реплику каменщика Горбенко. У того, правда, был несколько иной подтекст: добродушно-презрительная жалость работяги к хорошему деловому мужику, зачем-то сменившему настоящую работу на никому не нужную и вообще вредную для простого народа «политику». Виктор Александрович даже поежился, вспомнив свою нелепую попытку объяснить каменщику суть его, Слесаренко, новых задач и обязанностей. «Это не работа. Это бардак. Все должно быть совсем по-другому...». Виктор Александрович и сам понимал, что по большому счету многое в его работе должно было и строиться, и делаться по-другому, и не раз пытался поступать и думать именно так, по-другому, но у него мало что получалось, совсем как в знаменитой фразе Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Слесаренко опять и опять дивился противоречивости людского мыслеустройства: он всегда честно признавался сам себе в ошибках и неудачах, но не терпел и обижался, когда ему об этом говорили другие.

– Что с людьми делается... – Виктор Александрович покрутился на сиденье, выуживая из тесного кармана сигареты.

– Мы сажаем яйца в землю, – произнес Кулагин, - и надеемся, что из них вырастут цыплята.

– Сам придумал? – спросил Виктор Александрович.

– Нет, в одной книжке вычитал. Хорошая мысль. Как раз про наше время: все через жопу делается.

– Ну у тебя-то, похоже, все делается нормально.

– Тоже по-разному. Но не жалуюсь. По крайней мере, на скуку не жалуюсь.

– Я тоже, – сказал Слесаренко.

За время его неприсутствия Сургут разросся и сросся: стоявшие ранее островками микрорайоны строителей, нефтяников, энергетиков теперь сблизились и сомкнулись в один большой город. Виктор Александрович наблюдал и оценивал его из машины, и ему нравилось, что город получился просторный, не тесный, много воздуха, есть перспектива. Было приятно, что вся эта махина начиналась с него, и немного жаль, что без него завершалась. И он уже не чувствовал себя здесь хозяином – так, приезжим дальним родственником. Вот и квартира была уже не его, даже при старой знакомой мебели. И коллектив был тоже не его. «При мне с пенсионерами так по-скотски не поступили бы», – подумал Виктор Александрович, и эта мысль была ему уютна.

Подъехали к гостинице. Кулагин дал ему номер телефона в машине, Виктор Александрович записал его на пачке сигарет, Колюнчик глянул косо: «Потеряешь ведь!». Сговорились, что Слесаренко позвонит, как только раскрутится с делами в мэрии.

Когда Виктор Александрович брал ключи от номера у дежурной, за спиной раздался голос журналиста Ефремова:

– Ну и куда же вы пропали, уважаемый?

Они вместе вошли в лифт, Виктор Александрович нажал кнопку своего этажа. Ефремов ничего нажимать не стал, что не очень обрадовало Слесаренко: «Вот ведь приклеился...». Ефремов непрерывно щебетал свои восторги по Сургуту: подумать только, какой городище сбахали за тридцать лет, глазам бы не поверил!.. «У, штучка столичная!.. Не знают страны москвичи». Вспомнилось, как в середине семидесятых к ним в управление приехали финские строители по обмену опытом – с керосинками, сухим пайком на месяц и арктическими палатками с химподогревом. Над ними смеялись: да, зима, но в город же ехали, или не знали? Финны смущались: да, читали, видели фото, но думали, что «пропаганда советской прессы»... Весь этот скарб пригодился лишь однажды, когда перед улетом вывозили гостей «на природу», на берег незамерзающего грэсовского водохранилища, где всласть попили русской водки в финских палатках под безвкусные разогретые концентраты.

Воспоминание было столь приятным, что Слесаренко не удержался и начал рассказывать эту историю Ефремову. Лифт доехал и раскрылся, а история ещё не кончилась, и вот так, на хвосте этой байки, похохатывая и изумляясь, Ефремов и вошел вслед за хозяином в слесаренковский номер. Поистине, язык мой – враг мой.

– Из администрации звонили, что приедут за вами в два пятнадцать, как договаривались, – сказал Ефремов, оглядывая комнату.

– Кому, вам звонили? – осторожно спросил Виктор Александрович.