Слой-2

– Неприятно... – процедил Юрий Дмитриевич. – Крайне неприятно... Хотя, впрочем... Ладно, оставим это. Всё, Сергей Витальевич, пора в дорогу. Я вас сопровожу до «депутатской». Прощайтесь с Валентином Сергеевичем. Можно без поцелуев, ещё не раз увидитесь. Да, вчера в бане, Валентин Сергеевич, вы произвели на академика очень хорошее впечатление. Он интересовался, нельзя ли заключить с вашим заводом договор на консалтинговые услуги? Миллионов так на триста в квартал? Академик, знаете ли, весьма вхож к Черномырдину, и мы могли бы способствовать его включению в состав комиссии по договору с Белоруссией. Перспективы улавливаете? О, кстати, о договоре!

Юра достал из сейфа два печатных листа бумаги, прошитых скрепкой в левом верхнем углу, и протянул их Кротову.

– Отдадите бухгалтеру, пусть оформляет немедленно. Дата подписания, как видите, сентябрь, так что поусердствуйте задним числом, это важно.

Кротов глянул на бумаги: договор о лекционной работе, тема – реформа местного самоуправления, исполнитель – незабвенный депутат Луньков, сумма за квартал сто восемьдесят пять миллионов рублей, плательщик и заказчик – фонд «Политическое просвещение».

– А что, – спросил Кротов, – депутатам Госдумы такое разрешается?

– Разрешается, – успокоительно ответил бородатый.

– И не только такое. Да, прикиньте график лекций, чтобы выглядел натурально, и сумму за октябрь готовьте к выплате. Луньков на праздники прилетит в Тюмень. И разузнайте подробнее насчет Слесаренко: обстоятельства, какова реакция «в кругах», сам замаран или нет. Мужик он хороший, но если вляпался – посадим на крючок. Всё, двинулись. Вы тут за старшего, Валентин Сергеевич. Трубку не снимать, к дверям не подходить. Кофе в приемной, где туалет – знаете. Тот крутой «лукойловец», которого завалили, сильно криминален?

– Похоже, да, – сказал «белорус». – Специалист по вышибанию долгов.

– Какого же черта Слесаренко с ним связался?

– Может, это и не он? – подал голос Кротов.

– Дай-то бог, – вздохнул Юрий Дмитриевич. – Эдак у нас в обойме ни одного честного клиента не останется. Там, в Сургуте, вместе с ним должен быть этот репортер Ефремов, найдите его по связи и проследите, Сережа, чтобы ничего лишнего не брякнул в прессу. Озадачьте Лузгина – это его работа. Ну что за гадство: стоит уехать на сутки...

По дороге в домодедовский аэропорт Юра откровенно дремал на заднем сидении, а Кротов с деловым водительским удовольствием созерцал изнутри гладкий полет «ауди» и сожалеюще размышлял о Слесаренко. После скандального взрыва в кротовском коттедже у Слесаренко уже были неприятности по службе. Ничего конкретного, обычные в таком деле вопросы: почему как оказались там, что делали, что видели, кого подозреваете – применительно к заметному городскому чиновнику приобретали характер косвенной причастности чему-то нехорошему. Слухи по Тюмени ходили разные, будто бы у Слесаренко с Кротовым были какие-то левые дела, не поделили деньги и так далее. Они почти не встречались после того происшествия: Слесаренко подчеркнуто сторонился общения, но и это толковалось молвой не в его пользу.

Вообще, тот взрыв разметал не только стены и перекрытия кротовского семейного особняка. Даже профессиональный болтун Лузгин, с месяц походив в героях телевидения и прессы, вдруг залег на дно, выпал из публичного оборота и всплыл только осенью на выборной волне по причине полнейшего безденежья.

Слесаренко же с виду держался ровно, но и в нем ощущался некий надлом. И вот теперь это сургутское покушение. «Доломает мужика», – подумал Кротов. Был бы Слесаренко наглым вором – только сплюнул бы и утерся, и крепче зубами вцепился, и ему бы простили, сошло бы с рук, потому что наш русский народ, всё начальство считая ворами, топчет тихих и восторгается наглыми. Кто-то великий сказал, что на страшном суде одной лишь книги Сервантеса будет достаточно для оправдания человечества, но Господь не читает длинных книг.

«Так ничего и не купил ни детям, ни жене...».

Кротов со своего кресла оглядел «депутатскую» – никаких ларьков и киосков, столь привычных ныне для аэропортов, один лишь буфет за красивой деревянной дверью. «Хоть шоколадку куплю», – решил Кротов и поднялся, и протянул уже руку к чемодану, но понял, что это будет выглядеть нелепо – с чемоданом в буфет, но не оставлять же его без присмотра, а почему нет? Депутаты не воруют, ха! – и пошел в буфет налегке.

Шоколад был наш, русский, «бабаевский». Кротов купил две плитки и ещё стакан сока, две сосиски и чай. От Юриного кофе натощак уже постанывал желудок.

– Коньячку? Настоящий, армянский, – предложила буфетчица. Привыкла, видно, что публика в «депутатской» употребляет по чуть-чуть для бодрости с утра. Кротов благодарно отказался.

Он прихлебывал крепкий, отдающий лимонной корочкой пакетный чай «Твайнинг» и вяло перебирал в памяти подробности вчерашнего московского дня: седой Шварценеггер, кореец, езда на платформе, ствол в живот, пухло-белая, академик, плачущий за дверью Липицкий, опять платформа, кораблем плывущая по ночной Москве, женщина на рынке: «Вы приезжий?».