Слой 3

Проходя мимо киоска, он глянул в темноту окна, но ничего там не увидел. Он шел и думал: почему? Что в его облике сказало киоскеру не только то, что он приезжий – это нетрудно было выяснить по речи, по немосковскому ее звучанию, хотя Лузгин и говорил без провинциализмов – сказывалась телевизионная многолетняя школа. Нет, здесь другое: почему тот, в киоске, решил, что его – Лузгина, Лузгина! – можно взять в оборот? Сам факт покупки дорогущих настоящих «Бенсонов» свидетельствовал лишь о наличии денег, но отнюдь не о том, что Лузгин отдаст их без боя первому мильтону-шантажисту. Но ведь отдал же, отдал, родимые, не промахнулся гадский киоскер... Денег было не жаль – что такое для него две сотни «баксов», но ведь мог бы и послать мильтона на хер, пойти и устроить скандал в отделении, все равно бы нашелся билет, он в плаще вспомнил об этом, все равно бы отпустили, позвонил бы Максимову в Думу – ага, позвонил бы, записуха осталась в квартире, но все равно бы отбился, требовал публичных извинений, а он, болван, взял и сдался, не сумел себя поставить в разговоре с вшивеньким задрипанным ментом – позорище; а впрочем, мелочь, просто откупился, чтобы не тратить время и нервы на заурядный, в сущности, конфликт, волоса лузгинского не стоивший... Так думал он, бредя по тротуару, перебегая улицу в разрыве двух потоков, поднимаясь по ступенькам бетонного подъездного крыльца, пока не ткнулся носом в серую панель дверного электронного замка.

Лузгин подергал за ручку – закрыто. Замочный код ему был неизвестен – забыл спросить у долговязого. Наддверная табличка с буквами предлагала, как запасной вариант, набрать кнопками номер квартиры и ждать ответа, но он и номер-то квартиры не запомнил, скотина, как можно быть таким несобранным и глупым... Ну да, вчера его встречали и привезли, и проводили, и сдали с рук на руки, но мог же глянуть, мог спросить...

Этаж был третий, это он запомнил. Лузгин задрал голову и посмотрел в соответствующем направлении и увидел долговязого, стоявшего на балконе с черной ажурной решеткой; тот смотрел влево по улице, слегка склонившись над перилами.

– Эй! – крикнул Лузгин. – Эй, это я!

Долговязый на балконе даже не пошевелился. «Как же, блин, его зовут?» – озадачился Лузгин и снова крикнул: «Эй, коллега!».

За дверью что-то загудело. Дверь лязгнула, поехала наружу, возник охранник – тог, что сидел на площадке.

– О, господи, – сказал Лузгин, – спасибо. – И сделал шаг вперед.

– Стоять, – сказал охранник. Поверх лузгинской головы он смотрел в ту же сторону, что и долговязый на балконе.

– Да это же я! – вскричал опешивший Лузгин. – Вы что, не помните, я выходил недавно.

– Стоять, я сказал! – Охранник посмотрел налево и направо, поднес к голове изогнутый брусочек сотового телефона и произнес туда: – Порядок, – потом спрятал телефон и легонько, тремя пальцами, толкнул Лузгина в солнечное сплетение.

– Отойдите от крыльца. Вправо на пять метров.

– Пошел ты в жопу на пять метров, – выпалил Лузгин и стал протискиваться в дверь, плечом оттирая охранника. «Ну вот уж нет, – мелькнуло в помутившемся от бешенства сознании, – этому подонку я не сдамся».

– Все в порядке, свои! – раздался сзади громкий голос.

В запале борьбы он не слышал, как подъехала и припарковалась машина, и когда расцепился с охранником, оттолкнувши его и едва не упав со ступенек в инерции отдачи, то увидел Евсеева возле распахнутой задней дверцы черной обтекаемой машины и нахмуренного Слесаренко, из этой дверцы возникавшего.

– С приездом вас, – сказал Лузгин, поправляя одежду и глядя на часы. – Нас в Думе ждут, Виксаныч.

Евсеев вздернул подбородок и показал глазами в ноги Лузги ну: там на крапчатом асфальте красиво возлежали золотые слитки «Бенсона».

– Как съездили? – спросил Лузгин в кабине лифта.

– Нормально, – буркнул Слесаренко. – Что в городе?

– События развиваются, – многозначительно молвил Лузгин, поедая глазами притиснутого к лифтовым дверцам охранника. – Потом доложу. Есть некие сюрпризы.

– И без вас доложили, – неприязненно поморщился Слесаренко.

Был он какой-то новый, лощеный, отстраненно-сосредоточенный, как будто все вокруг него плавали в пруду, и лишь его, слесаренковская голова, возвышалась над водной поверхностью и видела то, чего не видят другие. «Быстро же, однако», – подумал Лузгин и припомнил совсем другого Виксаныча, прилетевшего с Севера просить их с Кротовым о помощи: немного растерянного, возбужденного, ловящего каждое слово, с почтением во взоре; и его самого, Лузгина, – вальяжного, свойски-снисходительного, причастного таинствам выборной магии, сокрытой от разумения простых и смертных кандидатов...

Дверь в квартиру представительства уже была растворена, долговязый придерживал ее на отлете. Слесаренко вошел внутрь и молча проследовал в глубины коридором, Евсеев следом потащил багаж, долговязый залязгал посудой на кухне, и тол ко Лузгин остался торчать посреди гостиной забытым оловянным солдатиком.

Он подсел к телефону и набрал номер Максимова.

– Андрюха, мы прибыли. Ничего не меняется?