Слой 3

Максимов согласился, что есть опасность срыва, пообещал разнюхать ситуацию и сразу же перезвонить, и действительно перезвонил минут через пятнадцать – долговязому пришлось выкликать Лузгина из клозета, – и сказал, что все нормально, ничего не меняется, но Слесаренко надо выступить пошире, не замыкаться на местных проблемах, а главное – выразить свое, так сказать, региональное отношение к случившемуся, и пожестче, похлеще, тогда он наверняка попадет на страницы центральных газет и в новостные выпуски телеканалов.

– А как ему быть с Черномырдиным? – озабоченно спросил Лузгин. – Как-никак свой, тюменский...

– У нас в Думе первая реакция – отрицательная, – без запинки ответил Максимов. – Я полагаю, ваш Слесаренко может безбоязненно топтать Степаныча; все, кроме эндээр, его воспримут на «ура».

– Так что же, сожалеть о Кириенке?

– Ни в коем случае! – воскликнул Максимов. – Черномырдин довел страну до края пропасти, а Кириенко ее туда столкнул. Такая вот схема предлагается, это будет воспринято.

– Ну, я не знаю, – пробурчал Лузгин. – Что же тогда получается? Все – назад, коммунисты – вперед? Лично я не согласен.

– Я тоже не согласен, – приятельски мягко вымолвил Максимов. –Но это не имеет ни малейшего значения. Твой начальник желает попасть в струю, желает прозвучать? Вот я и предлагаю стопроцентно проходной сценарий. С другой стороны, вы можете здесь вякать что хотите – ваше право, но если вас сожрут или дерьмом обделают – тут я уже не виноват. Ты меня понял, Вова? И не забудьте хорошенько прокатиться по олигархам: больше фамилий, да еще парочку-троечку местных, так сказать, созвучных. Ты меня, надеюсь, понял, старичок?

– Понял я тебя, – сказал Лузгин. – Как насчет вечера?

– Всенепременно.

– Тогда пока. Мы подъедем часа через два. Ежели, конечно, самолет не опоздает.

– «Люфтганза» не опаздывает, – усмехнулся Максимов.

«Все-то он знает», – неприятно подумал Лузгин.

Сигареты кончились, как всегда, внезапно, а запаса с собой он не взял, и Лузгин крикнул долговязому, что выйдет ненадолго, и, кивнув на площадке охраннику, спустился по сумрачным лестницам и вышел на улицу.

Напротив, через дорогу, был гастроном и рядом пивной бар, и далее кафе, потом цветочный магазин, и в отдалении, за пятачком, уставленным красивыми ларьками, виднелась станция метро, и он пошел туда, по старой памяти надеясь, что цены на табак в ларьках немножко ниже, хотя в подобной экономии он вовсе и подавно не нуждался – денег было как грязи, а грязи здесь не было, и не было песка, и, шагая с костяным каблучным стуком по сухому мытому асфальту, он обратил внимание, что туфли его запылились, и что он забыл их почистить.

У первого табачного киоска он пробежал глазами разноцветье сигаретных пачек, увидел «Мальборо» за десять и знаменитый кротовский «Бенсон» чуть дороже, обрадовался и решил купить блок, лучше два, потом взгляд проследовал повыше и правее, и он увидел «Мальборо» за сорок и «Бенсон» за шестьдесят и непонятный «Кэмелклассик» аж за восемьдесят.

– Это что у вас за цены, – спросил он в окошко киоска. Во внутреннем мраке обнаружились нос и глаза поверх узких очков, мужской московский акающий голос произнес без выражения:

– Какие?

– Да вот эти, американские.

– А это настоящие.

– Прям-таки из Штатов?

– Ага.

– Есть разница?

– А как же.

– Тогда блок «Бенсона». И пачку.

– Нет проблем.

Лузгин расплатился сотенной, сунул блок подмышку и пачку в карман и сказал в тьму окошка:

– Спасибо.

– Вам спасибо, – ответил киоскер.

– Да, кстати, – сказал Лузгин, раскупоривая пачку.

– Слышали про доллар и про Кириенко?

– А как же.

– А чего с ценами?

– А не было команды, – равнодушно сказал киоскер.

– Но если деньги есть, берите больше. Цены все равно полезут, куда денутся.

– На всю жизнь не напасешься, – вздохнул Лузгин и купил еще один блок.

Он отошел от киоска ближе к центру асфальтовой площадки, встал между струями прилива и отлива метровских пассажиров, понюхал ароматную золотистую пачку, закурил и уставился в бледное небо, ощущая вокруг себя несеверное мягкое тепло московской предосенней погоды, запах жареного мяса из соседней стеклянной пивнушки, шелест шин по асфальту, понукающе крикливые гудки...

– Гражданин! – услышал он за спиной голос, имеющий право – таким обычно говорят московские бичи; это в провинции нищие просят, здесь же требуют свое – Лузгин давно отметил эту разницу. Он повернулся неспешно, ныряя рукой в правый пиджачный карман, куда сунул сигаретную сдачу, и уставился на молодого низкорослого мента с широким лицом и командирским на нем выражением.

– Стасс-жант Ванов! – Мент отмахнул рукой у козырька. – Документы, гражданин.

– Не понял? – произнес Лузгин, вытаскивая из кармана пустую руку.

– Прошу предъявить документы.

– Да ну! – сказал Лузгин. – Я что, по-вашему, похож на бича или чеченского террориста?

– Документы, гражданин.

– Какие документы! – окрысился Лузгин. – Слышь, командир, кончай хернею заниматься. Иди вон в пивнушку, там твой контингент...