Слой 3

Слесаренко больше не звонил ни разу, болтался по Германии в компании с Вайнбергом и с крупными столичными фигурами. Черт с ним, решил Кротов, пусть летает, пообтешется немного, прибавит веса и манер, а то ведь стыдно вспомнить, как вел себя на встрече с англичанами – разве что кофе сам не подавал и вечно лез в переговоры с дурацкой русской откровенностью. Инвестора следует ублажать и наркотизировать, вселять в него уверенность, манить грядущей прибылью – только она и важна для дельцов забугорных, какое им дело до наших проблем? Так нет же, наивень совковая, повез англичан в «нахаловку» – район самостройных бараков: смотрите, мол, в каких условиях живут люди, добывающие вам «черное золото»! Гоните деньги «Нефтегазу», он с них разбогатеет и уничтожит эту похабень...

Ну как же, разбежались англичане. Вайнберг с горя и стыда не мог не пить, ни есть на прощальном банкете, молча слушал лесаренковский патетический трёп и смотрел на Кротова, а Кротов смотрел в тарелку, где таяла строганина из нельмы. Так что пусть летает, пусть учится жизни, а мы здесь пока порулим.

Вчера сидели допоздна с Безбородовым и Федоровым, считали и делили, и Соляник сидел рядом, больше других взбудораженный привалившим богатством, вскидывал на Кротова блестевшие глаза, а когда все подбили и расписали, то даже крякнул от удовольствия и протянул над столом руку, и Кротов пожал ее с усмешкой превосходства, и Соляник не дернулся, не скис и не взбрыкнул, принял как должное и взгляда не отвел. Потом спустились вчетвером в кабинет Соляника, выпили водки под одинокий пирожок соляниковской тещи: Федоров разломил его, протянул половину Кротову, выпил водку из стакана, кусанул от своей половинки и передал остаток пирожка Безбородову; получалось, что Кротову выпало делиться закуской с Соляником. Опустошив стакан, Кротов милосердно откусил от половинки сбоку, а не как нахалющий Федоров, оставивший партнеру хвостик без начинки, и протянул огрызочек Солянику, но тот вдруг сказал: «Спасибо, не хочу» – и все испортил. Кротов пожал плечами и уронил огрызочек в корзину для бумаг. А ведь думал уже про Соляника совсем почти что хорошо.

«Да пошел он к черту», – сказал себе Кротов и снова уткнулся в «раскладку». Странное дело: утром она уже не выглядела столь убедительно, как вчера. На слух и вид огромнейшая сумма, весьма внушительная даже при разбивке по статьям, солидная при дележе по школам, больницам и детским садам, едва вытягивала на один полновесный оклад, если считать на каждого конкретного бюджетника. Получалось, что всех свалившихся денег хватало только на текущую зарплату и ничего не оставалось на погашение с весны зависших в городе долгов. Вот тебе и праздник, белка и свисток.

Тихо вошла секретарша, многозначительно замерла у дверей.

– Что? – сказал Кротов.

– К вам Воронцов Юрий Николаевич.

– Ну и что?

– Это... сын, – произнесла секретарша, подняв брови и выкатив глаза на звуке «ы».

– Ну и что, что сын?

– Я полагала...

– Чего он хочет?

– Он хотел бы с вами поговорить, Сергей Витальевич.

– О чем?

– Право, мне было неловко...

– В общем порядке, – сказал Кротов. – Пусть запишется.

– Хорошо, – одними губами обозначила ответ секретарша и словно стала меньше ростом. Она уже повернулась к нему спиной, когда Кротова что-то кольнуло внутри, и он сказал:

– Минуту. Как положение... у Воронцова-старшего?

– Он вдруг понял, что все эти дни ни разу не вспомнил о теле в больнице.

– Улучшений нет.

– Понял. Спасибо. Через пятнадцать минут.

– Простите?

– Через пятнадцать минут пусть заходит.

– Слушаю-с, – сказала секретарша. «Всех менять, – с печальной решимостью подумал Кротов. – Всех менять после выборов. Это не аппарат, это уже семья какая-то...».

Он снова глянул на «раскладку», потом отложил листок в сторону и достал из папки с надписью «Резерв» другой листок с аккуратной цифирью. Вот уже который день он то доставал его, то убирал обратно.