Слой

— Он мой старший брат. Здесь у меня завелся брательник.

Нуркин присвистнул и, вторя Кокошину, ливанул коньяка в бокал.

— Что же ты сразу?.. Хотел посмотреть, какую я тебе должность предложу? Несолидно.

— Министр просвещения, — напомнил Кокошин.

— Просвещения, — без раздумий согласился Нуркин. — А послушай-ка... перевести угрозу пуска в реальный пуск — это...

— Практически невозможно, — заверил Кокошин и вдруг увидел на лице собеседника что-то похожее на разочарование. — Влад! Ты в своем уме?! Это же ядерное оружие! Над шахтами висят натовские спутники. Старт засекут, и тогда...

— Успокойся, я просто так спросил. Я рад, что все под контролем и что наша «Аврора», как полагается, заряжена холостым.

— В холостой «Авроре» две с половиной мегатонны, — возразил Кокошин. — И «Аврор» этих — сорок восемь штук. Не вздумай спрашивать «просто так» при брательнике. Больше всего на свете военные не любят войну. Это я тебе говорю как полковник.

— Да что ты разошелся? Нет так нет. Замяли. Давай по последней.

Нуркин разлил остатки коньяка и, не чокаясь, выпил.

— Как ты умер, помнишь?

— А?

— Если ты еще не в курсе: прежде чем попасть сюда, мы все умерли.

— Это естественно, — отозвался Кокошин. — Нет, я не помню. Может, во сне?

— Счастливчик, — проговорил Нуркин, разжевывая лимон. — Меня вот в тачке взорвали, а Сашка вообще на самолете...

— Я знаю. Я же вас пережил.

— Тьфу, да. Трудно привыкнуть. Кстати. Немаляеву о ракетах говорить рано. Это еще вилами по воде писано, зачем человека обнадеживать?

— Хозяин — барин. Я не к Шурику прилетел, а к тебе. Если ему еще что-то... рано — поставь меня в известность. Я тебя никогда не подводил, Влад. И сейчас не подведу. Деятели просвещения выражают единодушную поддержку! — хохотнул Кокошин.

— Давай-ка еще, — сказал Нуркин, открывая бар. — А что касается Александра... Там ничего такого, все нормально. Просто изменился он, на него это... — Нуркин покрутил рукой в воздухе, — на него это слишком повлияло. Я ему верю. Но уже не с закрытыми глазами. Вор в законе и прочее... Он стал немножко заносчивым. А это ведет к ошибкам.

— Что-то серьезное?

— Пока нет. Мелочи. Упустил какого-то засранца, сына другого засранца — того, которого давно следовало прищучить. Оба где-то здесь, под боком. Сашка говорит, что ищет, но, если б искал, — уже нашел бы. Он от меня что-то скрывает. Обидно.

— Я все понял, — сказал Кокошин. — Он мне и в той жизни не нравился. Хорошо, что предупредил, я к нему присмотрюсь. А за ракеты не беспокойся. Наша «Аврора» на запасном пути, и Шурик о ней не узнает. Слово офицера, — улыбнувшись, добавил полковник.

Кокошин сказал: «слово офицера». И, кажется, при этом улыбнулся.

Немаляев медленно снял наушники и бросил их на стол. Магнитофон продолжал записывать — на втором аппарате тем временем меняли бобину.

Студия находилась в доме напротив, так что Нуркина можно было еще и фотографировать, но на это Немаляев указаний не давал. Ему вполне хватало фонотеки: левый шкаф — треп Нуркина в квартире, правый — в машине. Оставалась еще мертвая зона — улица и различные места, которые тот посещал, но Немаляев не думал, что Влад станет изрекать какие-то эпохальные вещи на ходу.

В некоторых случаях, например, когда Нуркин ходил к профессору Крючковскому, он сам записывал все беседы и сам же вручал Немаляеву пленки. Немаляев складывал микрокассеты на отдельную полочку — рядом с большими катушками они смотрелись неуместно. На этих кассетах было много всякого разного, подчас — натуральный компромат. Немаляев удивлялся, как легко и безоглядно Влад отдавал ему эти записи, и, уж конечно, не сомневался в их подлинности. До сегодняшнего дня.

Он взял со стола наушники и, не надевая, поднес к левому уху. Кокошин, судя по голосу, был уже прилично пьян. Он без остановки рассказывал казарменные анекдоты, а Нуркин наверняка продолжал рисовать свои дурацкие решетки.

Немаляев хлопнул в ладоши, требуя внимания. Трое операторов, поджарых юнцов с нечесаными патлами, развернулись в креслах и дисциплинированно замерли.

— Так, братцы шпионы. Кто из вас может провести экспертизу? Быстро и грамотно.

— На вашей технике — любой, — сказал тот, что сидел ближе.

— Вот ты, любой, и иди сюда. Возьми на полке кассеты, вон те, маленькие, и проверь. Сколько тебе нужно?

— Смотря что проверять.

— Не знаю.

— Тогда и я не знаю, — бесхитростно ответил юноша, унося кассеты.

— Ишь ты... — проронил Немаляев.

Эта непосредственность его сначала бесила, потом развлекала и наконец стала доставлять какое-то необъяснимое удовольствие. Малышовка — а про себя он их называл только так — была самой странной командой из всех, что он видел. И, не исключено, самой сильной. Немаляев не мог представить себе мир, где эти ребята выросли, где их с шести лет готовили к диверсионно-разведывательной работе и где она, их работа, активно использовалась.

В своем слое они погибли одновременно — все пятеро — и, оказавшись здесь, в течение двух дней вновь собрались в команду. Прежде чем он нашел с малышовкой взаимопонимание, между ними легла кровь.