Слой

— Ну, хорошо. Просто с вами не получается. Хорошо, — повторил он не то мстительно, не то скорбно. — В открытую так в открытую. Петр Иванович Еремин, тридцати шести лет, нормальный человек, семьянин. Живет себе живет, на хлеб потихоньку-помаленьку зарабатывает — не ахти какой, но все же, бывает, и с маслицем. Пассивен, флегматичен, застенчив. Живет — небо коптит. Да вы не смущайтесь, что не герой, это как раз норма. Таких, как вы, большинство. Я и сам такой же. И вот однажды... Будете?

Доктор достал из стола пачку «Пегаса», затем, отодвинув занавеску, взял с подоконника массивную металлическую пепельницу. Прикурил сам и поднес огонек Петру. Дотянувшись до форточки, открыл ее пошире, опять — не глядя в окно.

— И вот однажды на нашего Петра Ивановича сваливается большая беда. Можно предположить — радость, но это вряд ли, в таких событиях обычно вся семья участвует. Был бы Петр Иванович покрепче духом, наверняка устоял бы. Попил бы водки, может, даже всплакнул и — преодолел. Только наш Петр Иванович не такой, не привык он к ударам судьбы, извините за пошлость. Закуклился, спрятался, как моллюск в ракушке, а чтоб самого себя половчей обмануть, чтоб не наткнуться на реальность, от которой бежал, нарисовал в своем домике другой пейзаж, на действительность совсем не похожий.

К счастью Петра Ивановича, творческой личностью он не был. В его серости — его же и спасенье. Некоторые уходят так далеко, создают себе миры настолько правдоподобные, что расколоть эту скорлупу удается не часто. У нашего Петра Ивановича случай полегче: посмотрел какой-то фильмец, да и поселился в его декорациях.

Отсюда наша тактика: найти тот фильм, познать ваш Суррогатный мир и доказать вам, что это чья-то фантазия, не более. Разрушим ваш панцирь, докопаемся до конфликта и будем понемногу, шаг за шагом, его снимать. Времени прошло достаточно, теперь вас это не должно так ранить. Не исключено, что вы и сами вернетесь, но с моей помощью — быстрее. Так что для начала примите на веру: боев в Москве нет.

— Допустим, — согласился Петр. — Допустим, войны нет. Откуда я тогда про нее знаю — с такими подробностями?

— Что вы называете подробностями? Картинки, которые изредка приходят вам на память? А вы не задумывались, почему всегда вспоминаете одно и то же? Ведь война — такое дело, там за неделю столько всего случается, что за год не перескажешь. А у вас одни штампы. Запомнили несколько эпизодов и спроецировали их на свою персону. Естественно, что себя вы воображаете в качестве сотника, то есть какого-то начальника. Это очень характерно для подобной личности — помечтать о власти. Я тоже иногда вижу себя полководцем. Поднимаю солдат в атаку, красиво погибаю, потом выбираю себе памятник посолиднее... Это просто такая разгрузка, ее не надо стесняться.

— Значит, все — бред, — монотонно произнес Петр. — Все, что удается выцарапать из памяти, — обычные глюки. Толстый такой слой глюков, а под ним — дырка.

— Не дырка, мой дорогой, а настоящая жизнь, — сказал Валентин Матвеевич, выбивая из пачки еще одну сигарету.

— С дачей, с качелями, с сыном-приборостроителем... Все чужое, все не мое.

— А то, про войну, — ваше? Про какого-то сотника — ваше? Ну-ка, назовите мне прицельную дальность автомата Калашникова. А вес пули?

— Девять граммов, — неуверенно ответил Петр.

— "Девять граммов", — передразнил доктор. — Это, милый мой, из песни. А песню писали, уж конечно, не про автомат. Ну, а люди какие-нибудь из той жизни? Живые люди, а?

— Морозова, Панкрашин, — не задумываясь, назвал Петр.

Валентин Матвеевич осекся и сразу поскучнел.

— А эти откуда?

— Из жизни. Вернее, не знаю. Просто помню фамилии.

— Та-ак. А еще?

— Нуркин, Батуганин, — безо всякого напряжения выудил Петр.

— Может, это из вашего фильма персонажи? Хотя... Батуганин... что-то мне тоже... Постойте! Это же банкир, которого на прошлой неделе убили, — обрадовался Валентин Матвеевич и, шутливо погрозив пальцем, сказал: — Признаюсь, сперва озадачили. Ну теперь-то ясно. Увидели по телевизору и вплели в свои мнимые воспоминания. Сколько раз санитарам говорил, чтоб никаких криминальных репортажей, ничего такого! Кем же он У вас числился, несчастный банкир Батуганин? Постарайтесь вспомнить, это может быть важным.

Петр и так старался — не для доктора, для себя.

— Предателем, — только и сказал он.

— Естественно, — неожиданно возбудился Валентин Матвеевич. Кажется, в его мозгу постепенно проклевывалась будущая диссертация. — Если убит — значит, враг. Ведь хорошего человека убить нельзя, это несправедливо, правда? Узнали о чьей-то смерти, а подсознание тут же определило жертву в предатели — задним числом, как говорится.

Оно, подсознание, продолжает вас оберегать от всяких непонятных и жестоких вещей нашего мира. Детское восприятие, немного упрощенное. Все стремитесь объяснить, всему найти причину. Ну, еще? Еще кто-нибудь.

— Кочергин.

— Так-так. Что у нас с Кочергиным?

— Он из того же списка.

— Гм, из списка... Из какого?