Слой

Кажется, «браслеты». Не обычные. У этих ребят все нештатное, не ментовское, да и сами они не оттуда. Сразу не кончили, стало быть, разговор намечается. «Куда ни глянь — одни плюсы», — с тоской подумал Петр.

— Мы готовы, — сказал в изогнутый усик человек справа. Он внимательно посмотрел на Петра и взмахнул стволом. — Реши заранее, хочешь ты жить или нет. Уйти мы тебе не позволим.

— Чего там... — буркнул Петр.

Вплотную к парадному стоял белый, с красным крестом, «рафик».

Такая уж это штука, медицина. Один раз свяжешься — не отпустит.

— А? Что ты говоришь?

— Да нет, ничего, — ответил Петр, забираясь в душное, пахнущее лекарствами нутро.

Дергаться было бесполезно — ребята и вправду профессионалы. У «рафика» его встретили двое в распахнутых халатах — чтоб за «пушками» далеко не тянуться, а на углу, возле сосисочного ларька «Штефф», топтался еще один, наверняка страхующий. Номера на «Скорой» висели двойные: поверх родного, пыльного и проржавевшего, был укреплен новый — с искусственными царапинами и фальшивой грязью.

Петра усадили на боковой стульчик и пристегнули ремнем.

— Дайте закурить, — попросил он.

— А коньячку не желаешь? — осклабился «санитар».

Петр посмотрел на парня с микрофоном, и тот, выдержав взгляд, сунул ему в рот сигарету. На этом общение закончилось.

Минут через сорок — сорок пять машина остановилась, и на него напялили черную шерстяную шапочку. Света сквозь мелкую вязку проникало ровно столько, чтобы отличить день от ночи.

Петру помогли спуститься и, развернув, направили по утрамбованной щебенке. Левая нога задевала какие-то мягкие ветви — вероятно, цветник. Дорожка плавно изгибалась, Петр уже приготовился наткнуться на крыльцо, но под подошвами продолжали хрустеть камни.

— Да, это не шесть соток, — проговорил он с наигранной завистью.

— И даже не семь, — отозвались сбоку.

За несколько метров до дома гравий перешел в мягкую ковровую щетку, и Петра хлопнули по плечу:

— Лестница.

Преодолев четыре ступени, он оказался в прохладной комнате. Дальше ориентироваться было совсем невозможно; двери — пороги — повороты — линолеум — палас — кафель. Опять лестница, теперь уже вниз. Кондиционированная свежесть сменилась затхлой бетонной сыростью. Над головой проплывали яркие пятна плафонов. Петр принялся их считать, но вскоре бросил — из этого бункера можно было выйти только с ведома его владельцев.

Впереди вздохнул гидравлический поршень. С Петра сняли чулок и наручники, и в тот же миг железная дверь захлопнулась.

Камера была отделана по евростандартам, разве что без окон. Подвесной потолок, обитые шелком стены, ламинированный паркет на полу — все в масть. Впечатление портил лишь овальный люк, как на военных кораблях. Обстановка исчерпывалась глубоким кожаным креслом и тумбой с телевизором «Сони». Ни больничной каталки, ни пыточного инструмента. Значит, сперва пряник. Кнут — потом.

— Здравствуйте, Петр.

Он оглянулся и в верхнем углу увидел большой плоский монитор. С экрана на него взирала вполне благообразная физиономия: седые волосы, тонкий заостренный нос, бледноватые щеки, мудрые серые глаза. Там же, рядом с монитором, блестела бусинка телеобъектива.

— Здравствуйте. — Петр уселся в кресло.

— Вам нужно было соглашаться сразу, тогда ваш статус был бы иным, — с укором проговорил незнакомец. — Настоящий специалист должен оценивать свои шансы верно. На что надеялись?

— Ближе к делу. Вы кто?

— Друзья зовут меня Маэстро.

— А враги?

— Враги? — Седовласый сделал ироничное лицо. — Врагов у меня нет. Они как-то не выживают.

Хорошее начало. Петр закинул ногу на ногу и покачал ботинком.

— Ну, к делу так к делу, — сказал Маэстро после паузы. — Я люблю играть в открытую.

Фи. Это была фраза из дешевого кино. Петр взглянул на экран по-новому — перед ним сидел вовсе не крестный отец, не Великий и Ужасный, а какой-то бандитский подмастерье.

— Мы сняли для вас маленький ролик, — продолжал Маэстро. — Все переговоры после просмотра.

Телевизор на тумбе включился и показал такую же меру, в какой сидел Петр. Кресла не было, и люди стояли, прижавшись к стене. Двое: худенькая женщина и длинноволосый юноша с родинкой на губе. Петр прищурился, вспоминая, где мог видеть

Раньше, и Маэстро торопливо предупредил:

— Не волнуйтесь, с ними все в порядке.

Я и не волнуюсь, хотел ответил Петр, но промолчал.

— Петенька, — всхлипнув, выдавила женщина. — Петенька... у нас все хорошо... нас с Кирюшкой не обижают... — Она прерывисто вздохнула и навязчиво обняла юношу. — Кормят нас хорошо... не обижают...

Женщина повернулась в сторону и, чего-то испугавшись, заговорила быстрей:

— Да... Вот... Все хорошо. Обещают домой отпустить, если ты с ними подружишься. Ты подружись, Петенька, они хорошие... они нас не обижают. Но у них время кончается. Какое время, Петенька, я не знаю, но когда оно кончится... — Люба спряталась за юношей и затряслась.

— Все нормально, па, — заверил тот. — Нормально, слышишь? Мы не в курсе, чего там за дела, но ты это... сделай, как они просят, эти люди. Мать измучилась. А мне здесь нормально.