Слой

Бездействие его угнетало. Пило его соки, выматывало похлеще марафона. Целый месяц в четырех стенах или в трех комнатах, что, по сути, одно и то же.

Он подозревал, что сотник готовит какую-то серьезную акцию. Невзирая на риск, поперся за винтовкой...

Отсиживаться дальше Костя был не в состоянии. Да еще эти провалы! Возвращения на Родину, в которых он — пленник, инвалид, человек без будущего. Угрозы, допросы... Там все давно потеряло смысл, там все погибли — и Петр, и Нуркин, и Немаляев. И ничего от этого не изменилось. Жизнь идет. Катится себе куда-то. Теперь там другой премьер и другие люди в Ополчении. И все продолжается — дико, бесполезно, вечно.

Только он один раскачивается, словно идеальный маятник. На какой половине он будет, когда нитка оборвется?

В комнате затренькал телефон — уже четвертый раз за день. Бориса домогались с самого утра, но выдернуть шнур не позволяло любопытство. Константин навис над автоответчиком и стал ждать пятого звонка.

— Борька, ну где ты? Борюсик, куда пропал? Я тут Крючковскому проболталась о твоей теории... Ну Крючковский, профессор, ты его видел. Он был у нас недавно, и я ему так, в общих чертах... Бо-орька-а!.. Он мне чуть в волосы не вцепился, веди, говорит, сюда этого теоретика. Ну что же ты молчишь, рохля? Крючковский тебе...

Телефон отключился, и Костя раздосадованно крякнул. А Борис, значит, не такой уж и лох. Интересно, что у него за теория? Тогда, под водку с огурчиком, она как-то не пошла. А он ведь рассказывал что-то. Распирало его от гордости. Не до теорий тогда было.

Константин заглянул в кабинет — маленькую комнатку с балконным окном во всю стену и старинным секретером. Почитать, что ли, его домыслы? Времени в избытке. Найти бы еще, где это. С компьютером Косте повезло — в том смысле, что Борис персоналкой не пользовался. Стало быть, все на бумаге. Только разыскать, а главное, разобраться, что — полная ахинея, а что — не совсем.

Он открыл левую дверцу и нагнулся к ящикам, как вдруг почувствовал головокружение. Пробормотав что-то насчет нехватки свежего воздуха, Константин медленно выпрямился, но это не помогло — к головокружению добавилась тошнота, а ноги ослабли и жалобно потянули тело к креслу.

«Воздух ни при чем, — с тоской осознал Костя. — Это провал». Они, как звонки Борису, шли уже без остановки. Константин заставил себя выйти в холл и, опрокинув зеркало, повис на спинке стула. Нет, здесь нельзя. К батарее, к наручнику. Приковать учителя, чтобы сидел и не рыпался. Иначе...

Вваливаясь в комнату, он уже наполовину был им — шизиком из школы. Костя помнил, как обрушил книжную полку, как запутался в слетевших тапочках и врезался в тумбу под телевизором. Хватило ли у него сил доползти до наручников, он не знал...

...Прежнего врача сменил другой — пузатый, бородатый, с белоснежными зубами. Настоящий мясник. Увидев, что Роговцев открыл глаза, он оживился и, поднеся плотоядный рот к переговорному устройству, велел послать за Морозовой.

Пока Ирина Ивановна цокала по коридору, Константин подробно изучил палату: без окон, с ровно светящимся подвесным потолком и строгим письменным столом против койки. У левой стены громоздились знакомые приборы, помогавшие Косте жить.

— Как самочувствие? — дежурно спросил мясник.

— Хорошо. Когда я умру?

— Лет через сорок. Устраивает?

Костя вздохнул и отвернулся.

— Не спим, не спим! — огласила палату Морозова. — Выспался уже, хватит. Пора выздоравливать, Роговцев. Больничное время в срок не зачитывают.

— Жаль. А сколько мне корячиться?

— Зависит от ценности показаний. Как мы и условились.

— Угу. Вышка, — буркнул Константин, не очень понимая, кто и с кем условился.

— Говорить не собираешься, — кивнула Морозова.

— О чем?

— Некоторые из членов правительства вам симпатизируют...

— Как все порядочные люди.

— Фамилии порядочных людей.

Константин промолчал.

— Сделай ему больно, — приказала Морозова. Мясник пересел на вертящееся кресло возле аппаратуры, и Костино сердце застучало быстрее.

— Не бойся, я еще не начал, — заявил доктор.

— Убей меня... — одними губами попросил Костя.

Потом потрогал разноцветный жгутик, входящий в ребра чуть пониже левого соска. Дырки в коже зарубцевались и перестали кровоточить. Будто так и было. «Прямо киборг какой-то, — с невеселой усмешкой подумал он. — Перекусить бы провода зубами — и сказке конец».

Константин вяло провел пальцами по переключателям с непонятными обозначениями на французском. Не поскупились, сволочи, на импортную технику. Разладить, конечно, можно все. Нажать каждую кнопку. И проволоку порвать для гарантии. Не в этом проблема. Как решиться? Добровольно уйти из жизни... В юности он об этом размышлял, да кто в юности об этом не размышляет? Все пустое. Сопли. Вот они, ручки. Повернуть, и до свидания. Нет, невозможно. Цепи инстинктов не сбросить. Пусть мясник мучает, может, перестарается...