Сломанная кукла

– Как ты, Никитка? 

– Хорошо!  – снова пауза. 

– Чем занимаешься? – я задавал сыну вопросы, закрыв глаза: на ресницы навернулись слезы, и мне было стыдно за эту слабость.

– Мы с мамой ходили в барокамеру, – доложил мелкий. – Сейчас поговорим с тобой и пойдем обедать, а потом спать.

– Вы с мамой большие молодцы! – похвалил я ребенка. 

И тут на заднем фоне услышал голос Алевтины.

– Никит, что ты хотел сказать папе? – подсказывала она. 

Сын хотел мне что-то сказать? Я насторожился. 

– Папочка, я хотел тебе сказать, что я тебя очень-очень люблю! – донеслось до меня из динамиков. 

Это было совершенно неожиданно и болезненно-приятно… Я на миг захлебнулся: воздухом, словами, чертовыми слезами, которые никак не хотели отступать! По нервам прокатилась электрическая волна, вызывая чувство жжения даже там, где ожогов не было. Вслед за ней пришла эйфория. На какое-то время я вообще перестал чувствовать хоть какую-то боль. Она словно отступила, выдернула из моего тела свои острые зубы…

С трудом совладав с голосом и дыханием, я сумел произнести:

– И я тебя люблю, сынок. Очень-очень люблю!.. 

Видя, что дальше говорить я временно не в силах, дядя забрал смартфон и заговорил сам:

– Никитка, папа устал. Он обязательно еще поговорит с тобой в другой раз. А сейчас дай телефон маме!

О, нет... 

О, да!.. 

Я хотел услышать Алевтину! Очень хотел! Но разговаривать и правда был не в состоянии… Не думал, даже не подозревал, что все это время был постоянно напряжен, но после слов сына мои мышцы вдруг превратились в желе, как у медузы. Глаза закрывались. Накатывала дрема. Я из последних сил боролся с сонливостью. 

К счастью, оказалось, что дядя и не собирался снова подсовывать телефон мне. 

– Алечка, ты меня слышишь?

– Да, Родион Зиновьевич, – прозвучал совсем рядом нежный голос, который так хотелось услышать вживую.

– Мне удалось договориться. Тебя пропустят к Зину! – сообщил отец Алевтине и, заодно, мне. 

Я разлепил отяжелевшие веки и неверяще уставился в морщинистое лицо старика.

Как он это сделал?! Он что – волшебник? 

– Спасибо, Родион Зиновьевич! Когда можно будет приехать? 

Алевтина говорила о поездке, как о деле решенном. Выходит, напрасно я сомневался, напрасно изводил себя черными мыслями о том, что она не желает меня видеть… 

– Завтра, Алечка, я приеду к вам к окончанию тихого часа, побуду с Никитой, а ты сможешь навестить Зиновия. – Отец встретился со мной взглядом, потянулся, похлопал меня по руке. – Зин тебя очень ждет. 

Тина ответила после некоторой заминки. Слова ее прозвучали довольно сдержанно:

– Да, я поняла. Значит, завтра. Спасибо большое за помощь!

Наверное, если бы не эта сдержанность, я окончательно решил бы, что все же умер и, вероятно, попал в специальное место, где грешникам показывают, какой могла бы быть их жизнь, если бы они меньше грешили…

– Ну вот, сын, – дядя Родион спрятал смартфон обратно в карман. – Как видишь, все устроилось. Сегодня с Никитой поговорил. Завтра с Алей поговоришь. 

– Спасибо, отец. Ты настоящий кудесник. – Я послал своему старику признательную улыбку. – Без тебя я бы пропал…

– Ты не имеешь права пропадать, Зиновий! У тебя – сын. И компания, которую ты должен ради сына сохранить. – Взгляд Родиона Зиновьевича сделался серьезным и строгим. – Понимаю, что тебе сейчас хреново, но ты борись!

– С кем? – недопонял я.

– С собой! С поганым настроением и неверием в лучшее! 

– А… я… постараюсь.  

Признаваться дяде в том, что завтра, скорее всего, окончательно решится моя судьба, я не стал. Ни к чему пожилому человеку лишние переживания. К тому же, если б он знал, что именно я собираюсь сообщить Алевтине, то мог бы попытаться повлиять на ее решение. А мне этого не нужно. Не хочу отношений из жалости или потому, что за меня кто-то попросил. Пусть Тина поступает так, как подскажет ей сердце. 

Дядя посидел еще пару минут и ушел. Я остался наедине с собой и своими мыслями, по-прежнему мрачными. Чтобы не утонуть в них, я начал раз за разом вспоминать наш разговор с сыном. Его неожиданные, но такие важные слова: «Папочка, я тебя очень люблю!» Удивительно, но они работали лучше обезболивающих уколов, назначенных мне докторами. Цепляясь за них, как за спасательный круг, я вдруг почувствовал, что больше не тону в бездне тоскливой безнадежности. Правда, выбраться из этой бездны окончательно сил все еще не хватало. 

«Завтра. Все решится завтра!» – напомнил себе я и провалился в сон.

Следующие сутки, ну, почти сутки, тянулись безобразно долго. Будь у меня возможность смотреть на часы – наверное, я смотрел бы на них неотрывно, чтобы видеть, что время все же идет, а не завязло намертво, как муха в янтаре. 

Вечер: ужин – кормление чем-то жидким через трубочку. Обезболивающий укол, перевязка.

Утро: снова укол и снова перевязка. Завтрак – опять жидкая каша через трубочку. И не потому, что я не мог жевать, а потому, что не мог шевелиться, а любая твердая пища застревала комом в горле и вызывала тошноту. 

Обход. Капельницы.

Дрема – уставал я быстро и от любых усилий, даже от необходимости слушать, что мне говорят, и что-то отвечать. 

Наконец, ранний вечер.