Сломанная кукла

Он и без того слишком волновался за меня. Оставалось только надеяться, что он не сляжет снова с сердечными приступом. Это стало бы катастрофой. 

К следующему утру внезапное увольнение Алевтины с должности моей домработницы уже перестало казаться мне таким болезненным ударом, как накануне. И все же… червячок сомнения засел внутри, добавился к другим таким же сомнениям, и принялся подтачивать меня изнутри, лишая тех немногих сил, что еще оставались. 

Не знаю, как надолго меня бы хватило, но…

Это было утро. Обычное утро рабочего дня в больнице. Точнее, в госпитале, но это не слишком меняет суть. 

В шесть утра ночная смена перестелила мне простыни. Санитарка вынесла утку, помыла пол. Мне принесли мой жидкий завтрак, который я без особого желания выпил через ставшую привычной трубочку. Прошел обход. Я морально готовился к очередной перевязке. 

И тут в мою палату вошли двое. Я не открывал глаз: не хотелось никого видеть. Но по голосу узнал старшую медсестру отделения.

Она кого-то наставляла:

– Влажная уборка два раза в сутки: в шесть вечера и в шесть утра. Режим кварцевания вот здесь, на листочке. Утку выносишь по требованию медсестры или пациента, но не менее четырех раз в день. Обрабатываешь дезраствором каждый раз, как выльешь. Это ясно?

– Да. – Голос второй женщины звучал твердо и уверенно. 

Я дернулся: мне показалось, что я узнал этот голос. Но одного короткого «да» было слишком мало…

«Ну вот… мне теперь Аля в каждой медсестре и санитарке чудиться будет?» – горечь в очередной раз затопила душу. Я невольно сжал пальцы, комкая простыню. Прикусил губу. Сделал пару глубоких вдохов, пытаясь справиться с накатившей волной тоски.

– Зиновий у нас пациент особый, – заметила старшая сестра отделения. – Своего сына из огня вынес. Сам серьезно пострадал. Готовим к пересадке кожи. 

– Я знаю. Зиновий – отец моего ребенка, – прозвучал второй голос. 

Я замер, отказываясь верить своим ушам. Допустим, я мог ошибиться, приняв голос незнакомой женщины за голос Алевтины. Но эти слова…

Я открыл глаза. Женщины стояли в углу возле умывальника, и я не мог их видеть. 

Не мог, но должен был увидеть сейчас же! 

...пока не сошел с ума.

Горло сдавило так, что голос отказал.  

Впервые с тех пор, как оказался в больнице, я потянулся, схватил лежащий у правой руки пульт, нажал кнопку вызова, требуя, чтобы ко мне подошли.  

– Вот такой сигнал, Алевтина, означает, что к пациенту нужно подойти и чем-то помочь, – тут же прокомментировала старшая медсестра. – Идем, узнаем, что случилось. 

Шаги приблизились. Женщины оказались возле моей кровати. Теперь я видел их фигуры от ног и почти до груди. Чтобы увидеть лица, мне пришлось бы приподнять и еще больше повернуть в сторону голову. Я уже готов был попытаться это сделать, но тут одна из женщин присела, и ее лицо оказалось вровень с моим. 

Несколько мгновений я просто впитывал в себя ее облик.

Темные выразительные глаза. Идеальные дуги бровей. Опахала ресниц. Изящные линии не накрашенных розовых губ. Мягкий полукруг подбородка. И – новенький медицинский костюм, облегающий идеальную фигуру. 

– Аля… – теперь я не верил не только ушам, но еще и глазам.

– Я. – Словно поняв, что со мной происходит, она взяла меня за руку – совсем как дядя Родион. Сжала мои пальцы. – Теперь я тут работаю, Зин. Санитаркой.

Говорить я по-прежнему был не в состоянии. Только повернул руку ладонью вверх, чтобы сжать прохладные пальчики, которые накрыли мою ладонь. Зажмурился, стараясь скрыть, как дрожат мои веки, как под ними скапливается предательская жидкость.

Краем уха услышал голос старшей медсестры:

– Алевтина, давай недолго тут. Зайдешь сразу, как освободишься. Работы много.

– Да-да, всего пару минут… – мне показалось, или голос моей любимой женщины дрогнул?

Я приоткрыл глаза, встретился взглядом с Алей.

На ее ресницах дрожали слезинки. 

От мысли, что, оказывается, не я один прослезился, стало чуть-чуть легче и не так стыдно за собственную слабость. 

Нужно было что-то сказать, как-то дать понять Алевтине, что я ценю ее поступок. Неловко улыбнувшись, просипел сквозь сжимающий горло спазм:

– Наверное, в п… пы-рошлой жизни ты была женой декабриста, Аля...

Она улыбнулась в ответ сквозь слезы – светло, ласково:

– Наверное, – и снова замолчала. 

Я понимал, что ее ждут, но не мог отпустить. Продолжал сжимать тонкую изящную руку:

– Тебе будет трудно тут, – предупредил зачем-то. 

– Ничего, справлюсь. – Тина продолжала согревать меня своей улыбкой. – И ты справишься тоже. На другое не имеешь права. 

Пока Аля говорила, я вспоминал тот месяц, что провел в ожоговом отделении. Думал о том, на какую тяжелую и грязную работу обрекла себя моя любимая женщина. Ради меня.

Я был в ужасе от ее жертвенности!

Я был восхищен ее мужеством.

Вдруг понял: чем скорее я поправлюсь, встану на ноги, тем скорее Аля освободится от этого страшного груза, который решилась взвалить себе на плечи. 

Решимость сделать все, чтобы как можно скорее выздороветь и выбраться из больницы, вошла в мой позвоночник, превратив его в стальной несгибаемый стержень. 

– Я справлюсь. Очень-очень быстро. Вот увидишь! – пообещал твердо.