Сломанная тень

Лаевский вытаращился на тетку:

– С каким брюхом?

– Так ведь и Ольга на сносях! – выдохнула Ирина Лукинична.

У Лаевского подкосились ноги, он рухнул на стул.

– Господи! Что, тоже от Курицына?

– От Кислицына… – машинально поправила Ирина Лукинична. – Тьфу, от какого Кислицына! От батюшки твоего!

– Бог мой! В каком вертепе я живу! – снова схватился за голову Владимир.

– Нельзя Матвея Никифоровича гнать! Все-таки тысячу взял! Обязан жениться!

– Да замолчите вы! – зло оборвал ее племянник. – Курицына в нашем доме больше не будет! А на Змеевой… На Змеевой я сам женюсь!

– Господи! – схватилась за сердце Ирина Лукинична.

– Будьте вы все счастливы! – Лаевский плюнул на пол и направился к двери. – Все! Мне пора в путь!

– Но зачем? Зачем тебе самому? – с мольбой протянула к нему руки тетка.

– Мне без разницы на ком! – обернулся Лаевский. – Хоть дети будут не чужими!

Лаевский растолкал лежебоку Тучина, чтобы проститься.

– В присутствие?

– Да! То есть нет! Уезжаю!

– Вот как? – спросил сонный Александр. – Куда?

Лаевский заколебался, сказать или не сказать, но, вспомнив вчерашний разговор, решил не открываться, вдруг Тучин Полине проболтается? Или Угарову, который по ней сохнет!

– По служебной надобности! Но о том, что я уехал, никто в доме знать не должен!

Тучин сел на постели и наконец-то разлепил глаза:

– Надолго уезжаешь?

– Дня на три-четыре!

– Что ж! Счастливого пути! А как же убийца?

– Какой убийца?

– Ну, дама, письмо, ты забыл?

Лаевский стукнул себя ладонью по лбу. Из-за событий сегодняшнего утра шантажистка выскочила у него из головы.

– Да, забыл! – Владимир махнул рукой. – Ничего, подождет!

– Убийца? – удивился Тучин.

– Я приеду, и мы во всем разберемся! – твердо сказал Лаевский.

– Четыре дня, говоришь? А вдруг за это время нашу дамочку зарежут? А? Шантажистка убийцу знает, вероятно, и он ее знает!

– Как-нибудь обойдется! Сейчас это не главное! То есть не это главное! У меня дела! Важные государственные дела!

– Тогда занимайся ими спокойно! Я и без тебя управляюсь!

– Что?

– Без тебя управлюсь! – Тучин встал.

– Я тебе запрещаю! Ни в коем случае! Ты слышишь?

– Слышу, слышу!

– Не вздумай! Ты молод. Ты не знаешь Петербурга! Ты провинциал! Тебя легко обмануть, заманить в ловушку, обесчестить, убить! Слышишь?

– Слышу, слышу!

– Я могу надеяться на твое благоразумие?

– Конечно! Надеяться можешь!

– Полина Андреевна! Не плачьте! Вам вредно!

– Но кто? Кто?

– Кто-то из слуг! Мы их не замечаем, но у них тоже есть глаза и уши!

– Я всегда была осторожна, пробиралась тайком, в темноте. Один раз чуть не упала!

– Бедняжка! – Кислицын прижал к себе дрожавшую от возмущения и горя Полину.

– А вы? Вы всегда запирали дверь?

– Конечно! – Кислицын гладил ее по волосам. – Не плачьте! И простите, простите меня, Полина Андреевна!

– Вас-то за что? Вы самый лучший, самый-самый дорогой человек на свете.

– За то, что не могу пока вас отсюда увезти! Потерпите еще пару дней! Умоляю! Вот письмо! – Кислицын порылся в сюртуке и вытащил листок. – Вчера получил! От стряпчего! Пишет, что дело почти выиграно. Генерал-губернатор лично мое прошение прочитал!

– Матвей Никифорович! Не корите себя! Вы, как и я, жертва жадных людей. Таких, как мой брат! Готовых за копейку растоптать собственную сестру! Я написала мужу…

– Зачем? – испуганно спросил Кислицын.

– Я не хочу ему зла, он ни в чем предо мной не виноват. Он тоже жертва Владимира! Когда в первую ночь я была разочарована… Вы понимаете, о чем я?

– Да!

– Юрий думал, что я знаю… Что я знаю о его содомии. Знаю, что наш брак – условность. А я была в неведении! Я умудрилась влюбиться в Юрия! После сватовства! Ой! Простите, Матвей! Я не хотела задеть ваших чувств!

– Что вы? Я знал, что вы замужем…

– Юрий красив, умен, образован, очень мил и приятен.

– Вы его любите?

– Я бы сказала, люблю как брата, только вот брата-то я как раз и не люблю!

– Ваш брат – законченный негодяй! Он выдал вас замуж за содомита! Он ударил вас! Я… Я вызвал его на дуэль!

– Нет! – Полина вскочила. – Он убьет вас!

– Не убьет! Ваш брат – трус! Он отказался драться!

– Слава богу! – Полина отшатнулась от Кислицына и перекрестилась. – Я не переживу вашей смерти!

Наконец-то Никанорыч услышал знакомое слово. Господа все как сговорились, с утра меж собой изъясняются исключительно на французском. Притом на повышенных тонах. Дураку ясно: что-то случилось, а вот что? Языкам-то Никанорыч не обучен. А вот теперь стало понятно! Из-за Амура всполошились. Статуя так обзывается, что в гостиной водружена на постамент. Жирный карапуз с луком и стрелами, точь-в-точь Владимир Андреевич в младенчестве! Такой же был паскудник! Лука со стрелами ему, слава богу, не давали, так он железные шарики с кроватей скручивал и ими кидался.

– Любимая!

Вот и Кислицын тоже про Амура! Неужели заметили, что Митяй правое яйцо у статуи отломал?

Полина с Кислицыным помолчали минуту, а потом снова на французском затараторили. Опять ничего не понять!

– Но зачем вы писали Налединскому? А вдруг он помешает нашему бегству?