Всю дорогу до Твин-Лейкс мы молчим. Костяшки пальцев Оуэна, сжимающих руль, побелели, как будто он опасается, как бы тот не вырвался из его рук. Бринн сидит, откинув голову назад и уставившись в потолок.
Однажды, когда мне было пять или шесть лет, мама повезла меня в Берлингтон на представление «Щелкунчик». Мы ехали полтора часа, и на мне было мое лучшее платье – из зеленого бархата с юбкой на кринолине и с кружевным воротником, а также плотные шерстяные чулки и блестящие кожаные ботиночки на шнурках, доходившие до лодыжек. По дороге туда пошел снег, и легкие снежинки блестели, падая вниз и таяли на стекле окна.
Когда мы приехали, в театре не было ни женщин в длинных шелковых платьях, ни капельдинеров в квадратных плоских шапочках, раздающих программки, ни аромата духов, ни гула разговоров. Только несколько подростков в повседневной одежде, подметающих проходы и освещенная пустая сцена. Мама перепутала время – это был утренний спектакль. Самым худшим тогда оказалось даже не само разочарование, а то, как я разозлилась на мать. Мы пошли в закусочную на другой стороне улицы, и она купила мне сэндвич с тунцом и пломбир, но я отказалась их есть. По дороге домой, когда в свете фар плясали снежинки, я представляла себе, как сбегу из машины в лес и буду бежать одна-одинешенька, пока меня не поглотит тишина.
Точно так же я чувствую себя и теперь: мы опоздали. Прошло слишком много времени.
Саммер следовало все нам рассказать. Ей следовало
Я снова невероятно на нее зла.
Оуэну приходится заехать на лужайку перед моим домом, чтобы не задеть контейнер для мусора, перегораживающий подъездную дорогу. Еще до того, как он полностью останавливает машину, Бринн стремительно выскакивает из нее, даже не сказав спасибо.
– Реконструкция? – спрашивает Оуэн.
– Что? – Внезапно мы с Оуэном остаемся одни. Вот только я уже не помню, почему мне хоть на секунду могло показаться, будто мы можем что-то исправить, склеить то, что сломалось. И об Оуэне я тоже, вероятно, просто все себе напридумывала.
– Контейнер для твердых отходов. Вы перестраиваете дом? – Он подается вперед и, прищурившись, смотрит вокруг.
– Да, – быстро вру я. И представляю себе, что это правда: мы что-то строим вместо того, чтобы разбирать на части.
– Мне жаль, Миа, – говорит Оуэн. – Я знаю, ты думала… я хочу сказать, что это было для тебя важно…
– Насчет мистера Хэггарда мы ошиблись, ладно, – соглашаюсь я, прежде чем он успевает закончить фразу. – Но это вовсе не означает, что мы ошибались насчет всего остального. – Я хватаюсь за эту мысль и слово за словом тащу себя вперед. –
Оуэн трет глаза. На секунду он кажется мне значительно старше.
– Миа…
– Других объяснений нет. – Я продолжаю говорить, потому что мне было бы невыносимо слушать, как он будет мне возражать. В груди словно надувается пузырь, он растет и растет, грозя в любой момент лопнуть. – Кто бы ее ни убил, он знал все о жертвоприношении. Он знал и про лес, и про сарай, и вообще про все.
– Миа…
Но я не могу дать ему закончить.
– Мы можем еще раз присмотреться к мистеру Боллу. Или к Хиту Муру. Ведь теперь мы знаем, что его алиби было липовым. – Я продолжаю отчаянно тараторить. – Ты же знаешь, что Бринн отняла у него смартфон. Уверена, что в нем куча всякой мерзости и жути. С ним явно что-то не так. А Саммер крутила роман с ним до того… ну, в общем, до тебя. – Я все еще не могу произнести этого вслух. – Она вполне могла рассказать ему о Лавлорне и, вероятно, так и сделала, она никогда не умела держать язык за зубами…