Сломанные вещи

Хотя, чтобы присутствовать на этой церемонии, казалось, собрались все люди, гоблины, великаны и гномы, живущие в Лавлорне, сначала на ней царила гробовая тишина. Потом старейшины деревни начали медленно говорить нараспев:

– Ты дитя Лавлорна, – хором сказали они, – и ты обручишься с Лавлорном.

– Я иду добровольно ради Лавлорна, – проговорила затем Грегория, как ее и учили, как отвечали каждый Спаситель и каждая Спасительница до нее, и ее голос был не громче писка.

– Исполнишь ли ты свой долг и обретешь ли спасение? – Голоса старейшин зазвучали оглушительно, громоподобно.

Лицо Грегории было теперь совершенно бело, что, учитывая чуть зеленоватый оттенок кожи большинства гномов, вызывало крайнюю тревогу.

– Я принимаю то, что будет лучше для Лавлорна, – промолвила она наизусть. – Я принимаю то, что будет лучше для меня.

– Мы должны это остановить, – лихорадочно прошептала Эшли.

Но они, конечно же, не могли этого остановить.

Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. Уэллс

БРИНН

Наши дни

– Ух ты. – Уэйд смотрит на дом Миа, как будто он паломник и перед ним то самое место, где родился Иисус. – Ух ты. Стало быть, она все эти годы прожила здесь?

– Ага. – Я выбираюсь из душного пикапа, радуясь тому, что наконец-то оказалась на земле. Поездка с Уэйдом – это было все равно что нестись со скоростью шестьдесят миль в час в алюминиевой консервной банке, полной всякого хлама. Он и мать Миа могли бы отлично спеться. – Итак, ты ведь помнишь наш уговор…

– Я помогаю вам, вы помогаете мне, – отвечает Уэйд, воздев руки и словно говоря: «У меня получилось! У меня получилось!» Уэйду девятнадцать лет, и он скоро закончит окружной колледж, где, наверное, изучает курс под названием «Как быть безумным фанатом теорий заговоров» или что-то в этом же духе, но одевается он как пятидесятилетний дядечка в 1972 году. Сегодня на нем зеленые клетчатые брюки, ковбойские сапоги и плотная рабочая рубашка, на кармашке которой вышито имя Боб.

– Ты поможешь Миа в ее небольшом крестовом походе, – в который раз поясняю я, не вполне веря, что Уэйд не ухитрится каким-то образом запороть все дело. – И поможешь мне вернуться в какой-нибудь славненький, тихий реабилитационный центр, который выберу я сама. На этот раз понадобится капитальный расслабон.

– Если только мы наконец не выясним, что же случилось на самом деле. Тогда тебе уже не придется возвращаться. – Уэйд помогает мне только потому, что считает, будто я не могу оставаться вне реабилитационных центров – пока люди все еще продолжают думать, что это я убила Саммер. Поскольку наш старый сосед пытался сжечь меня заживо, а прохожие на улицах все еще шепчут «ведьма», когда я иду мимо, Уэйда было не так уж трудно уговорить помогать мне играть роль наркоманки.

– Да, конечно. Как скажешь. – Я едва удерживаюсь от того, чтобы, закатить глаза. Уэйд один из тех супер-пупер умников – в следующем учебном году его переведут в Бостонский университет, и обучение, судя по всему, будет полностью оплачено самим университетом, – которые при всем при том могут быть безнадежно тупыми. В этом он похож на Миа.

Уэйд запускает руку в волосы – они у него длинные, лохматые и цветом напоминают еще не сваренные спагетти.

– Дом Миа Фергюсон. Просто в голове не укладывается.

– Ты можешь попытаться хотя бы на пять минут перестать вести себя как полнейший хмырь? – говорю я и иду мимо него к парадной двери, огибая по дороге огромный контейнер для мусора.

Уэйд трусит за мной. Мелочь, ключи и все, что у него лежит в карманах, громко звенит – как колокольчик на ошейнике кота, предназначенный для предупреждения о его приближении.

– Да ладно тебе. – Лицо Уэйда принимает обиженное выражение. – Я же делаю это для тебя. Я на твоей стороне. Мы же родня, ты не забыла?

– Это вовсе не означает, что ты не хмырь, – заявляю я. В глубине души я понимаю, что он действительно думает, будто оказывает нам помощь. Но, говоря серьезно, что за люди зацикливаются на деле об убийстве и годами ведут блоги об этом, строя теории и расспрашивая людей? Только хмыри.