Сломанные вещи

– Думаю, ему просто был нужен друг, – говорит она. – Мы с ним, конечно, родственники, но… друзья – ведь это другое дело, не так ли?

Теперь сверчки, и древесные лягушки, и все прочие живые существа замолчали. Вокруг стоит тишина.

– Поэтому-то он и здесь, – догадываюсь я. Я пытаюсь найти связь между фактами и, взглянув на лицо Бринн, понимаю, что права. – Поэтому он нам и помогает. У тебя с ним уговор.

Она качает головой.

– Поначалу так оно и было. Но теперь… – Она замолкает. – Я уже не знаю. Я больше не знаю, что думать.

Под сводчатым пологом ветвей у меня возникает такое чувство, будто я в церкви. И мне приходит в голову дичайшая мысль о том, что Саммер была священной жертвой, что она должна была умереть для того, чтобы мы четверо, четверо сломанных людей, смогли найти друг друга. Мне вспоминается цитата из Библии, которую я слышала много лет назад, до того, как ушел мой отец и до того, как мы перестали ходить в церковь. Милости хочу, а не жертвы.

– Почему ты солгала насчет своей матери? – спрашиваю я Бринн, и деревья словно отвечают мне: «Ш-ш-ш!»

Бринн смотрит на землю.

– Я не говорила маме, что возвращаюсь домой. Я вообще не планировала возвращаться, но… в общем, все пошло не так, как я планировала. Но в тот первый день после того, как ты довезла меня до города, я подошла к нашему дому… – Она вдруг осекается и со свистом втягивает в себя воздух, как будто ей нанесла удар какая-то невидимая сила.

– Что случилось? – Я дотрагиваюсь до ее локтя и чувствую под своими пальцами кость. Милости. – Что произошло?

Когда она начинает говорить снова, ее голос звучит совсем тихо.

– Это глупо, – произносит она. – Мои мать и сестра сидели на диване, положив на журнальный столик ноги в одинаковых тапочках и поставив между собой миску с попкорном. Они вместе смотрели «Дни нашей жизни». Это всегда была самая любимая мыльная опера моей матери. «Больше всего удовольствия и больше всего слез», – говорила она. Они обе выглядели такими счастливыми. – Ее голос срывается, и я понимаю, что она изо всех сил старается не заплакать.

Мне хочется обнять ее и сказать, что все будет хорошо, что она прорвется, что мы все прорвемся, но ведь я не знаю, действительно ли так будет. Откуда мне знать? Как я могу что-то ей обещать. Ведь ужасные вещи случаются каждый день.

Затем Бринн откашливается, и я понимаю, что она снова взяла себя в руки.

– Я не могла вторгнуться к ним. Так что я просто пошла куда глаза глядят. Я не знала, куда иду, и так оказалась за городом в лесу. Я не представляла, что буду теперь делать. Но тут я вспомнила про сарай и поняла, что у меня хотя бы будет место, где провести ночь, пока я не придумаю, что делать дальше. Там было жутко, – говорит она уже другим тоном. – Стрёмно. Как будто… как будто кто-то за мной наблюдал. Как будто за мной наблюдала она. Посреди ночи я проснулась и… клянусь, увидела в окне ее лицо. Всего на секунду. Эти большие глаза, эти светлые волосы. Вероятно, это было из-за чувства вины. Или же это был сон.

– Мне очень жаль, Бринн, – шепчу я. Жаль – это одно из самых худших слов, которые только существуют: оно почти никогда не несет того значения, которое ты хочешь в него вложить.

– Все нормально, – говорит Бринн. Еще пара слов, которые люди произносят так часто, почти никогда не вкладывая в них то значение, которое они должны нести.

– Нет, не нормально. – Внезапно меня в самое сердце поражает глупост происходящего, полная бессмысленность. Бринн и я были лучшими подругами Саммер. Мы влюбились в историю, рассказанную в книге. И только за это нас наказывают снова и снова. Откуда же к нам придет прощение? Кто явит нам милость? – Ты должна вернуться домой.

– Я никому ничего не должна, – отвечает она. Резкая, как всегда.

– Ты же не можешь вечно оставаться бездомной.

– Спасибо за совет. – Она несколько секунд не отрывает от меня глаз, на ее лице лежат полоски теней, взгляд непроницаем. Затем она отводит его, качая головой. – Забудь, – говорит она. – Я же знала, что не стоит тебе открываться. Знала, что ты не поймешь.

– Это нечестно, – возражаю я. – Я все понимаю. – Она отворачивается, и в груди моей вскипает злость. – Ты не единственная, кому пришлось несладко.

Она разворачивается и смотрит мне в лицо.

– Ах ты бедняжка, – говорит она. – Хочешь основать клуб для таких, как ты, и стать его казначеем?

– Прекрати. Ты же знаешь, что я не это имела в виду.

Лунный свет отражается от зубов Бринн, и они начинают блестеть, как у хищного зверя.

– Я сыта по горло этой твоей ролью всегдашней бедной овечки, – заявляет она. – Я на это больше не куплюсь.

– Я не понимаю, о чем ты толкуешь.

– Еще как понимаешь. – Бринн часто выходила из себя на моих глазах, но никогда так, как сейчас. Раньше ее злость никогда не была направлена на меня. – Ты меня предала! – кричит она, и вместе с ней как будто кричит весь окружающий нас лес.

– Что? – Я едва выдавливаю из себя это слово.