Сломанные вещи

Куда же она могла пойти?

Я вновь подхожу к фасадной части дома, решив, что мы, возможно, не заметили ее. Ворота с заунывным звуком открываются, и я слышу, как подошвы моих туфель стучат по россыпи гравия. Луна сегодня почти полная. Это безумие – бродить где-то после полуночи просто так, заставляя всех беспокоиться.

Но, может быть, ей нужно было отдохнуть от Лавлорна. От Саммер. От испепеляющего жара старых слов. Когда Оуэн достал тот ящичек из места, где он был погребен, весь замотанный клейкой лентой, у меня возникло донельзя странное чувство, что он был спрятан не для того, чтобы надежно хранить его, а для того, чтобы хранить от него нас самих.

Ведьмы, называли они нас. Демоны. В такую ночь, как эта, безветренную и залитую серебристым лунным светом, в которой есть только испещренная кратерами луна и деревья, жмущиеся друг к другу, словно в поисках тепла и утешения, нетрудно поверить, что чудовища существуют. Что есть ведьмы, согнувшиеся над котлами, в которых они варят свои колдовские зелья, мстительные духи и вампиры, жаждущие человеческой крови.

Сразу за воротами дома Оуэна начинается лесистый участок, где кусты вытоптаны, а нижние ветки деревьев отломаны или отогнуты, так что получилось что-то вроде прохода. Только сейчас я вспоминаю, что после убийства семья Бринн переехала. Теперь ее дом стоит на Перкинс-роуд, улице, которая идет параллельно Уолдмэн-лейн. Может быть, она пошла домой?

Я захожу под деревья, быстро пригибаясь, чтобы меня по лицу не ударили ветки старой ели. Здесь, среди деревьев, стрекотание насекомых становится еще громче, как будто они протестуют против моего вторжения. Теперь я вижу довольно ясно различимую тропу, идущую сквозь заросли кустарников вниз по холму. Вижу огни, должно быть, горящие на улице Бринн, огни, которые отсюда кажутся всего лишь несколькими далекими светящимися кругами, виднеющимися за деревьями. Она должна была пойти именно туда.

Сжечь их. Существовал целый паблик, посвященный идее о том, что Бринн, Саммер и я были ведьмами, а Оуэн – злым магом, который нас всех контролировал. Я помню, как наткнулась на это в Интернете в тот ужасный месяц, когда люди проезжали мимо моего дома лишь затем, чтобы сделать его фотографии, когда утром, проснувшись, мы с мамой каждый день обнаруживали, что крыльцо вымазано яичными желтками или деревья в нашем саду увешаны туалетной бумагой, или наш почтовый ящик опрокинут в траву. Тогда мама научилась через Интернет заказывать доставку продуктов на дом, перестала ходить в спортзал и начала складывать в кухне картонные коробки, как она говорила, «на всякий случай».

«Сжечь их, – написал кто-то в своем посте. – Именно так поступали с ведьмами в старые времена. Надо развести костер и бросить их в него, чтобы они поджарились».

Затем мы услышали, что ближайший сосед Бринн бросил коктейль Молотова в их кухню. Огонь охватил дом сразу, словно он был бумажным. Бринн едва удалось спастись. Тогда, хотя она и не разговаривала со мной с того дня, как убили Саммер, я раз десять пыталась ей позвонить, но телефон никогда не отвечал. А затем ее номер отключили совсем.

Я вынимаю из сумки телефон, чтобы освещать им дорогу, прежде чем вспоминаю, что он уже несколько часов как разрядился, и начинаю продвигаться вперед осторожно, вытянув руки, немного скользя на грязной тропинке и смахивая с себя паутину, которая попадается на пути. Есть что-то вызывающее клаустрофобию в этом лесу, в чаще деревьев на этом узком незастроенном участке земли, и я испытываю облегчение, когда наконец вырываюсь из зарослей и оказываюсь на дороге, по обе стороны которой тесно стоят дешевые домики.

Я вижу ее сразу – она стоит абсолютно неподвижно в пятидесяти ярдах перед домиком, выглядящим точно так же, как и все остальные здешние домишки. В ее неподвижности есть что-то жуткое – как будто она не может пошевелиться. На ее лице играет мерцающий голубой свет.

Я двигаюсь в ее сторону и готова уже позвать Брин, когда в поле моего зрения попадает окно дома и я вижу, как мать Бринн встает, чтобы выключить телевизор. Она одета в махровый халат. Я вижу ее лицо только вскользь, пока голубой свет не гаснет в окне и не перестает освещать Бринн. Но ведь женщина должна быть в больнице.

– Бринн?

Она быстро оборачивается. На секунду я вижу на ее лице только боль, затем, почти сразу, боль сменяется яростью.

– Какого черта ты тут делаешь? – говорит она.

– Я не понимаю. Ведь ты сказала мне, что твоя мать в больнице.

– Говори тише, ладно? – Бринн смотрит на меня со злостью, как будто это я сделала что-то плохое.

– Ты солгала, – злюсь я. Это слово звучит и вполовину не так плохо, как то, что оно значит. Лгать, обманывать, плутовать. Лежать на мягкой кровати. Опять № 12. – Все это время твоя мать была здорова. Ты могла пойти домой. Тебе не надо было ночевать в сарае…

– О боже. Просто не кричи, говори тихо, ладно?

– Тебе не было нужды останавливаться у меня…