Сломанный мальчик

Я с трудом разлепила глаза: изогнувшись, с ловкостью толстого страуса, Вероника спрятала голову под столом, вычищая оттуда невидимые пылинки. Она хоть и яростно критикует ежедневную уборку номеров, считая ее излишней, а как человек ответственный не позволит себе даже ненужную, как ей кажется, работу делать плохо.

С моей наблюдательной позиции я видела только обширный зад, обтянутый очередным текстильным шедевром в зеленое яблочко. Зад ритмично подергивался в такт движениям пылесоса.

Я же прикидывала, хватит ли мне имеющихся педагогических способностей на перевоспитание взрослой своенравной бабы. Трезво оценив свои возможности, я решила что все же нет, не хватит. Мысленно ужаснувшись тому, что я сейчас собираюсь сделать, я про себя попросила прощения у всей цивилизации разом. Это не я. Меня довели. Я просто должна это сделать, во имя всего человечества, страдающего от Вероники.

Продолжая наблюдать танец горничной, я свесила руку с кровати, нащупала тапок, хорошенько прицелилась и запустила им в самый центр композиции.

Вероника взвизгнула от неожиданности. На мгновение она заглушила пылесос и, здорово треснувшись при разгибании бестолковой башкой об стол, оборотилась к лесу задом, а ко мне передом.

— Вы чего это? Чего деретесь-то?

— Ни в коем случае, — твердо помотала я головой, слегка поморщившись от боли. — На тебе муха сидела. Здоровенная такая! Пришлось применить меры, сама понимаешь.

— А! Я-то уж было подумала…

— Вероника, ты мне вот что лучше скажи: как мне тебя убедить не заходить в комнаты для уборки, и для любой другой цели тоже, когда в помещении находятся люди? Ты можешь усвоить раз и навсегда: нельзя людей будить пылесосом?!

Горничная насупилась:

— Не я это придумала, вообще-то! Больно мне надо кому-то мешать! Думаете, я хочу тут тряпкой возить ежедневно? Потому что если мне сказано убирать, так я и убираю, а я сама вам говорю, что не надо каждый день, а вы же еще меня за это и ругаете.

С трудом продравшись сквозь гений Вероникиной мысли, я лишь крепче сцепила зубы, сквозь которые цедила:

— Вероника, мое терпение на исходе! Я ведь тоже не железная! Я начну штрафовать тебя, если ты хоть еще раз посмеешь потревожить чей-нибудь покой!

— Да я же тихонечко, что вы в самом деле?

За что мне все это, а? Она тихонечко, пылесосом…

— А ну, пошла вон отсюда! — нервы мои сдали, не выдержав тихенького пылесоса, и я, человек обычно очень спокойный, не выдержала. — Уйди с глаз моих долой! Запомни: ни тихонечко нельзя, никак!

— А…

— И на трубе тихонечко играть в номерах я тоже запрещаю!

— На какой еще трубе-то? — опешила горничная. — Я вообще на музыкальных инструментах не умею. Ну ладно, раз пылесос нельзя, стану окна мыть, это уж прямо пора.

Перспектива провести с родственницей Татьяны еще хоть пять минут наедине грозила мне длительной реабилитацией в психиатрической клинике, а потому я применила хитрый ход.

— Нет! Окна потом помоешь. Ступай в подвал, похоже, там где-то крыса сдохла и воняет. Убери ее.

Вероника умелась в новое место приложения своей суперсилы, а я подумала, что совершенно точно надо вставать и идти смотреть, как там дела в отеле.

Голова, пострадавшая в полицейском участке, продолжала здорово трещать. С правой стороны лба разливался восхитительно лиловый синяк, прекрасно гармонирующий с цветом моей лавандовой пижамы. Недаром я еще в Москве подумала взять с собой именно этот домашний костюм — как знала, что мне будет с чем его носить.

Выпив таблетку, и, насколько это возможно, приведя себя в порядок, я спустилась в холл.

— Иштван, олл райт? — приступила я к исполнению своих прямых обязанностей.

Портье кивнул. Все было спокойно.

«В Багдаде все спокойно», — только было пропела я и поперхнулась…

В лесу раздавался топор дровосека. Откуда-то снизу слышались глухие удары.

— Иштван, а что у нас на сей раз происходит? Откуда этот звук?

— I don’t know, maybe it’s Veronica in the basement.

— Вероника? А что она там делает, ин зе бейсмент?

Ах да! Я же сама отправила ее в подвал, разобраться с неприятным запахом, который, кстати, стал намного отчетливей.

Тук-тук-тук. Под полом что-то застучало еще сильнее.

Мне стало любопытно. Я осторожно спустилась в подвал по крутой лестнице. И действительно, звук шел именно оттуда.

За поворотом ступенек в тусклом свете одинокой лампочки Ильича сверкнуло обнаженное лезвие топора, занесенного Вероникой над моей головой.

Вся жизнь в эту секунду пронеслась у меня перед глазами. Мысленно прощалась я с друзьями и родственниками.

«Я же говорила, она сумасшедшая. Клянусь, никогда больше не стану ее ругать, если выживу», — единственное что я успела подумать, прежде чем самопроизвольно включила сирену. Заорала я так, что горничную просто отбросило звуком к противоположной стене.

— Что же вы меня так пугаете? — охнула Вероника, перекладывая топор из руки в руку.

Я молча хватала ртом вонючий воздух подвала, не в силах вымолвить ни слова. Кое-как справившись с собой я замахала руками, пытаясь изобразить ее нападение:

— Ты что творишь? Совсем, что ли, спятила? Ты зачем на меня с топором бросилась? Что я тебе сделала-то?