Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

Но имѣя въ мысляхъ то, чтобы рѣчь текла по желанію, уклонился я отъ цѣли, какую предположилъ въ словѣ своемъ въ началѣ, а именно, что во всякое время должно намъ мыслямъ своимъ полагать цѣль — скорби во всякомъ дѣлѣ, которымъ хотимъ начать путь ко Господу, и конецъ совершенія пути тщательно утверждать на этомъ началѣ. Какъ часто человѣкъ, когда хочетъ начать что‑либо ради Господа, спрашиваетъ такъ: „Есть ли въ этомъ покой? Нѣтъ ли возможности удобно пройти симъ путемъ безъ труда? Или, можетъ быть, есть на немъ скорби, причиняющія томленіе тѣлу“? Вотъ какъ вездѣ, горѣ и долу, всѣми мѣрами домогаемся мы мнимаго покоя. Что говоришь ты, человѣкъ? Желаешь взойти на небо, пріять тамошнее царство, общеніе съ Богомъ, упокоеніе въ тамошнемъ блаженствѣ, общеніе съ ангелами, жизнь безсмертную, и спрашиваешь: не труденъ ли сей путь? Странное дѣло! Желающіе того, что есть въ этомъ преходящемъ вѣкѣ, переплываютъ страшныя волны морскія, отваживаются проходить путями многотрудными, — и вовсе не говорятъ, что есть трудъ или печаль въ томъ, что хотятъ сдѣлать. А мы на всякомъ мѣстѣ допытываемся о покоѣ. Но если во всякое время будемъ представлять въ умѣ путь крестный, то размыслимъ, какая печаль не легче этого пути?

И ужели еще кто не удостовѣрился въ томъ, что никто никогда не одержалъ побѣды на брани, никто не получалъ даже тлѣннаго вѣнца, никто не достигъ исполненія своего желанія, хотя бы оно было и похвально, никто не послужилъ ничѣмъ въ дѣлахъ Божіихъ и не преуспѣлъ ни въ одной изъ достохвальныхъ добродѣтелей, если сперва не пренебрегъ трудами скорбей, и не отринулъ отъ себя мысли, побуждающей къ покою, отъ которой раждаются нерадѣніе, {223} уныніе, лѣность и боязнь, а отъ нихъ — разслабленіе во всемъ.

Когда умъ возревнуетъ о добродѣтели, тогда и внѣшнія чувства, какъ‑то: зрѣніе, слухъ, обоняніе, вкусъ и осязаніе, не уступаютъ надъ собою побѣды такимъ трудностямъ, которыя для нихъ чужды, необычайны, выходятъ изъ предѣла силъ естественныхъ. А если въ какое время обнаружитъ свою дѣятельность естественная раздражительность, то тѣлесная жизнь бываетъ пренебрегаема паче уметовъ[319]. Ибо когда сердце возревнуетъ духомъ, тѣло не печалится о скорбяхъ, не приходитъ въ боязнь и не сжимается отъ страха, но умъ, какъ адамантъ, своею твердостію противостоитъ въ немъ всѣмъ искушеніямъ. Поревнуемъ и мы духовною ревностію о волѣ Іисусовой, и отгнано будетъ отъ насъ всякое нерадѣніе, пораждающее въ мысляхъ нашихъ уныніе; потому что ревность раждаетъ отважность, душевную силу и тѣлесную рачительность. Какая сила бываетъ въ демонахъ, когда душа подвигнетъ противъ нихъ свою природную сильную ревность? А также и усердіе называется порожденіемъ ревности. И когда она приводитъ въ дѣйствіе свою силу, то придаетъ душѣ крѣпость непреодолимую. Да и самые вѣнцы исповѣдничества, какіе пріемлютъ подвижники и мученики за терпѣніе свое, пріобрѣтаются сими двумя дѣланіями — ревности и усердія, которыя пораждаются силою естественной раздражительности: они въ лютой скорби мученій не ощущаютъ страданій. Да дастъ Богъ и намъ такое усердіе благоугождать Ему! Аминь.

СЛОВО 50.

О пользѣ бѣгства отъ міра.

Подлинно упоренъ, труденъ и неудобенъ подвигъ, совершаемый нами среди дѣлъ житейскихъ. Сколько {224} бы человѣкъ ни могъ содѣлаться непобѣдимымъ и крѣпкимъ, однако, какъ скоро приближается къ нему то, что служитъ причиною прираженія браней и подвиговъ, — не оставляетъ его страхъ, и угрожаетъ ему скорымъ паденіемъ, даже болѣе, нежели при явной брани съ діаволомъ. Поэтому, пока человѣкъ не удаляется отъ того, отъ чего сердце его приходитъ въ смятеніе, врагу всегда есть удобство напасть на него. И если немного задремлетъ онъ, врагъ легко погубитъ его. Ибо, когда душа охвачена вредными встрѣчами съ міромъ, самыя встрѣчи сіи дѣлаются для нея острыми рожнами; и она какъ бы естественно побѣждается, когда встрѣтитъ ихъ. И потому древніе Отцы наши, проходившіе сими стезями, зная, что умъ нашъ не во всякое время возможетъ и въ состояніи будетъ неуклонно стоять на одномъ мѣстѣ и блюсти стражбу свою, въ иное же время не можетъ и усмотрѣть того, что вредитъ ему, премудро разсуждали, и, какъ въ оружіе, облекались въ нестяжательность, которая, какъ написано, свободна отъ всякихъ бореній (чтобы такимъ образомъ своею скудостію человѣкъ могъ избавиться отъ многихъ грѣхопаденій), и ушли въ пустыню, гдѣ нѣтъ житейскихъ занятій, служащихъ причиною страстей, чтобы, когда случится имъ[320] изнемочь, не встрѣчать причинъ къ паденіямъ, разумѣю же раздраженіе, пожеланіе, злопамятность, славу, но чтобы все это и прочее содѣлала легкимъ пустыня. Ибо ею укрѣпляли и ограждали они себя, какъ непреоборимымъ столпомъ. И тогда каждый изъ нихъ могъ совершить подвигъ свой въ безмолвіи, гдѣ чувства въ встрѣчѣ съ чѣмъ‑либо вреднымъ не находили себѣ помощи, для содѣйствія нашему противоборнику. Лучше намъ умереть въ подвигѣ, нежели жить въ паденіи.

СЛОВО 51.